Название позаимствовано из фильма
Глава 39
...1977
Я ползу по свежему снежку в сторону гусей. Минутой раньше они приземлились где-то за бугорком. Бодрое гоготанье и шум крыльев я услышал ещё даже не проснувшись - птицы выхватили меня из мертвецкого сна в нашей палатке, слегка придавленной снегом.
Оказалось, что ползу я среди грибов-подснежников, и поневоле сбиваю их ружъём. На этой поляне грибов много. На фоне карликовых берёзок они кажутся надберёзовиками. Заснеженные шляпки тычутся в лицо и требуют признать новый мир реальным.
Было уже далеко за полдень...
- Солнце нанизывалось на сверкающие зубцы западных гор, над которыми небесная синь уже начинала лиловеть, а дальние ущелья выреза́лись всё резче и рельефней. – надиктовал мне внутренний суфлёр красочный текст...
«Как у Рокуэлла Кента...» - ответил я ему...
В тех семидесятых Кент был в тренде, и многим «на кухнях» нравилось щегольнуть небрежным упоминанием имени популярного художника. Видимо, и мне тоже...
И ещё я вдруг увидел себя крутым героем в этой дикой природе. Прекрасной и ужасной.
Суфлёр продолжал: - Мрачность предыдущего дня не казалась теперь безнадёжной. И я уже мог вспоминать и смаковать реально смертельные риски, которые остались в прошлой жизни...
- А в новой - всё прекрасно!!! – отвечал я. - Даже ползти по снегу среди дивных грибов в сторону лопочущих гусей мне приятно...
- А давай-ка вспомним! И что уж там – пусть будет покрасившей, ладно? Твой ход!
- Итак, «седьмогосентябрясемьдесятседьмогогода», единственный раз в своей жизни, я оказался обессилевшим и подавленным настолько, что какая-то часть моего сознания стремилась оторваться от моего же тела и всё настойчивей склоняла его (тело) успокоиться... И упокоиться???
- Да-да! Так красиво... Но правда ли? Неправда ли?
- Упокоиться с миром среди мёрзлых и седых кочек с пучками сосулек на жёлтых стеблях!!! – представим это как в слезливом кино душа прощается с рыдающим земным миром. И пусть сапоги мои теми сосульками играют «Похоронный марш»...И ария Далилы, застрявшая в ушах с самого утра, пусть уже вольётся в этот чёртов марш ...
- Поясню нашему читателю что арию Далилы я запомнил ещё с детства, когда весь Советский Союз отправлялся обедать. В тот час на всесоюзном радио начиналась культурная передача и все уличные радиостолбы «несли культуру трудящимся массам». Звучали шедевры мировой музыкальной классики. В их числе и «Ария Далилы из оперы «Самсон и Далила в исполнении Валентины Левко!» - бархатным голосом оглашал московский диктор, и это имя мне тоже запомнилось. А вот в лаврентьевской гостинице, накануне нашего похода я услышал, что арию Далилы исполнит теперь Елена Образцова. Правда, объявил об этом всё тот же «бархатный голос» - к сожалению, не помню имени диктора. И вот, я брёл и никак не мог выяснить – а чем же отличалась Далила-Левко от Далилы-Образцовой... Впрочем, прошу прощения за это отступление. Давай-ка суфлёр, изобрази-ка сцену ещё красочней и драматичней!..
- Залпы ураганного ветра, дождя и снега терзали нас час за часом... И когда холодные струи просочились под плотную штормовку, толстый свитер, фланелевую рубашку, китайскую «дружбу» и вгрызлись в мой, всё ещё теплый хребет, та Далила разве что только вслух не приказывала остывающему телу лечь и забыться – всё равно ведь холод уже почти комфортен, как и тепло... так что и разницы вообще не почувствуешь ни-ка-кой...
- Да-да-да! И друга пора вспомнить! Кажется он скис и надеялся лишь на тебя? То есть на меня!!!
- И товарищ мой на наших коротких «передышках стоя» (мы не могли позволить себе снять тяжеленные рюкзаки, так как не были уверены, что сможем их потом поднять...), смотрел на меня как-то почти безнадёжно, но уже вроде совсем и без тревоги, ещё весьма отчётливой в начале дня, когда тучи рухнули на землю водопадом, а ветер разорвал в клочья наши накидки из толстого полиэтилена, небрежно сорвал их, и унёс остатки обратно в ущелье, спешно покинутое нами, и уже заливаемое вспученной водой. Гулкие перестуки невидимых валунов врывались в монотонность ревущего потока. Ох, Далила! Вода сильней камня!... Стуки множились и мы торопливо перебрели на нужный нам левый берег, опираясь на ружъя, как на посохи, и побаиваясь, чтобы «нележачий» камень не сбил с ног, а то пришлось бы ради спасения пожертвовать рюкзаками...
- Ух! Как круто! А теперь?.. О чём же я подумал? На что надеялся?
- Но тогда мы были ещё непокорны и рыскали глазами окрест, стремясь найти более-менее надёжное убежище...
- А можно ли ещё экспрессивней о погоде и природе!...
- И отчаянно стремились вырваться на перевал, который изредка показывался в разрывах облаков, но дождь все чаще переходил в снег, и вскорости жёлтая тундра перекрасилась в белёсую с рябизной, а потом вообще приобрела серебристый цвет с оттенками тусклой седины, а местами даже с пятнами арктоусов, выделявшихся на белом брызгами крови...
- Я так и вижу наши отчаянные лица в этих яростных гримасах природы. Но... вспомним-ка с чего начинался «седьмогосемьдесятседьмого»!
- А ведь ещё утром, всего-то часа четыре назад, они ярко пламенели на фоне белёсых камней. И хвойно-зелёные ковры «шикошника» с ягельными подушками, гнездившиеся среди валунов, казались приветливыми и уютными... Теперь же весь мир накрывался коркой снега и льда... Ничего хорошего для нас...Ох, Далила...
- Но мы всё-же такие крутые перцы! Да?!
- Мы научились фиксировать ноги среди кочек крепко, словно врытые столбы, наклоняли тела «под-сорок-пять» и упирали их на концы стволов разряженных ружей, чтобы перенести часть веса рюкзаков на эти упоры. Так можно было даже расслабить перетруженную мускулатуру и чуток отдохнуть...
- Но и неуверенность-то ведь все ещё с нами? Или мы не были уверены, что были неуверенны?
- Потом мы доставали друг у друга из карманов рюкзаков фляжки с перцовкой и мокрые кусочки сахара, выпивали по паре глотков, бросали в рот сахар и, не чувствуя ни сладости, ни алкоголя, молча отправлялись дальше, совершенно не представляя куда нам следует двигаться в этом враждебном пространстве, где реальны лишь вой ветра, волны мокрого снега, предательские кочки и лютый холод...
- Становится еще хуже!!!
- С утра мы наметили маршрут, по которому в середине дня нам следовало спуститься с водораздела и перейти вброд ручей Омканайваам, но в какой-то миг небесного просветления ещё издали увидели, что ручей разлился в широкую и бурную реку и стал совершенно непреодолимым...
- Ещё хуже!?..
- И вот, уж неизвестно сколько тягучих часов прошло, как мы брели средь нескончаемых кочек вниз по течению той реки, проваливаясь на каждом шагу в чавкающую жижу едва ли не по самые колени...
- Что бы ещё сказать? Чтоб вас проняло, как нас проняло!..
- И когда мы взбрели на какой-то щебнистый холм и обнаружили там две ржавые бочки, да несколько кусков расколотых дощечек вокруг «яраночных кругов» (оленеводы камнями обкладывают свои яранги по наружному кругу, придавливая ими шкуры и привязывая к тем же камням натяжные ремни...), то неожиданно оживилась моя светлая личность... ...Мы поставили бочки «на попа», упёрлись рюкзаками в их днища и сбросили лямки, понимая, что в обратной последовательности сможем без труда взвалить на плечи наши «неподъемные» ноши...
- Всё плохо??? Не хочу чтобы было плохо! Не хочу думать, что мы так думали!!!
- Однако в тот вечер на «обетованном» холме не оставалось ни одного сносного пятачка для палатки. Наши следы тут же наполнялись водой даже внутри яраночных кругов, утрамбованных многими поколениями оленеводов...
- Снег, дождь и ветер грозились в считанные минуты припечатать палатку к земле, а ледяная жижа - превратить уютное жилище в предсмертный одр...
- Мы стояли как-то понуро, и нехотя рассуждали - не сто́ит ли попробовать поставить палатку на ружъя, длина которых была раза в полтора короче, чем требовалось для нормальных стоек... Ибо поблизости не было никаких кустов, где можно было бы вырубить эти стойки...
- Ну и всё-таки... Или не всё так... И?..
- И пока мы ещё не решились на это безумие, я вытащил из-за пазухи бинокль и принялся осматривать окрестности. В тот же миг и снегопад как-то «неожиданно-ожидаемо» прервался, и облака слегка разошлись. Проявились крошечные прогалы синего неба, такие долгожданные, обнадеживающие и насыщенные солнечным теплом... «Пусть всегда будет Солнце!!!»... К нашей радости, в ту же минуту и ветер стих...
- Ура! Ура!Урррааааа!!! В небе дыра-а-ааа!!!
- ...«Доооооомииииик! Доомик! Домик!» - рвался из меня безудержно громкий, хриплый и истеричный ор... Мой голос тут же сорвался и осип, однако я продолжал орать шепотом и показывал другу на квадратное пятнышко, чернеющее в заснеженном просторе... в какой-нибудь паре километров....
- А в следующий миг мы уже стояли перед полуразваленной будкой оленеводческого корраля, наполненные радостью и невесть откуда взявшимися силами...
- Ну... А что же ты теперь-то скажешь? О чём молчишь, Далила?!
...Из памяти начисто стёрся тот молниеносный час моей жизни, за который мы с неподъёмными рюкзаками на истерзанных плечах прошли/пронеслись/пролетели по раскисшей тундре, спотыкаясь об кочки и продираясь сквозь цепкие заросли ивняка в конце долгого и невероятно трудного седьмого сентября семьдесят седьмого года... И в самом деле, если кто-либо будет утверждать, что тогда мы запросто переместились с помощью силы мысли или даже какой-нибудь вообще нечистой силы, то я, пожалуй, могу легко в это и поверить...
...
- Мдааа... Помните? «Отака хунння, малята...» - однажды (где-то в 80-х) заявил Дiд Панас всем украинским детям по радио... Ну и ладно... Пусть и «така хуння» с плаксивой Далилой останется в моей истории. Есть что вспомнить...
...
...Ружъё цеплялось за грибы со снежными шапками и срывало их, но в тот час были важней гуси, и я проворно полз вдоль карликового березнячка, плотно прижимаясь к побелевшей тундре, и не очень-то надеясь на чудо.
Как я и предполагал, чуда не случилось! Чуткие и зоркие птицы вдруг замолчали, а через миг испуганно разорались, и шумно взлетели в холодное небо...
«Эххх!.. Жалко!.. Гусиная шурпа была бы очччень кстати...» - провожал я взглядом возмущённую стаю...
...
А вокруг сверкали сопки, стыли розовые облака, по-зимнему синело небо над всем миром, ещё вчерашним утром казавшемся нам вполне даже летним...
Несмолкаемый гусиный гогот висел в притихшем пространстве весь день. Разноголосые стаи, одна за другой, летели над долиной и растворялись на юге. Туда же ускользал и весь тёплый мир, аж на следующие восемь месяцев. И лирические чувства были в тот час не очень-то уместны, так как впереди нас ожидали двести километров неизведанной и замерзающей тундры...
Но меня просто дико распирало от осознания того, что вчера мы оказались сильней самой смерти...
Я всматривался в череду заснеженных гор на севере и был уверен что уж теперь-то мы преодолеем все «перевалы и перекаты», можно сказать, играючись...
И представлял как каждый вечер я буду разжигать костерок из чахлых ивовых веточек в новом «месте силы», в которое меня уж непременно выведет «всезнающее тело». И с «чувством глубокого удовлетворения» я буду снова и снова наслаждаться горячим чаем с дымком, а потом засыпать в палатке, пропахшей всеми нашими вечерними кострами. Возможно их будет 39, а возможно 27, или даже вообще 41. Да, какая вообще разница...
...
...«Поднимающий камень» все ещё спал в нашей крохотной палаточке, и конечно же, не догадывался о своём новом имени, которым я только что окрестил его.
Имя ему понравится и он тут же окрестит меня именем «Лосиная нога». И мне моё новое имя тоже понравится...
Что поделаешь – мы постоянно искали новизну в небогатой палитре советских будней, а в данной ситуации игра в индейцев позволила нам приукрасить мироощущения в точном соответствии с нашими способностями. Друг мой был тренированным «качком», а я «обладал ногами», приспособленными для быстрой и длительной ходьбы...
...
...Мы сварим сложное варево из подмороженных грибов, тушёнки и гречки, устроимся поудобней перед костром на фоне вечерней зари и выпьем перцовки за здоровье «Лосиной ноги» и «Поднимающего камень». Потом будем расслабленно разговаривать о всяком-разном, удивляться как же долго и крепко мы спали, молча восхищаться красотой долины, вслушиваться в гусиную перекличку и журчание милого ручья, о вчерашнем бешенстве которого нам теперь не хотелось и вспоминать...
...
...Сожаление мы будем испытывать по той лишь причине, что вчерашняя (не)погода напрочь вычеркнула тридцать два квадратных километра из пятисот с чем-то, на которых мы были обязаны сосчитать и обследовать до мельчайших деталей все песцовые норы. Наша экспедиция имела официальное название: «Учёт белого песца в Чукотском районе».
Глава 40
...1977
...Зелёная ракета в непроглядной тьме вспыхнула ровно в восемь вечера – мы успели воспользоваться моментом озарения и рассмотреть стрелки своих наручных часов. Пунктуальность проводника Михаила Кайома в очередной раз нас порадовала, ибо без ракеты мы определенно промахнулись бы мимо «беновской» избушки на километр или даже два... три... четыре...
А теперь-то мы уж точно знали куда идти, а не брести тупо впотьмах на шум прибоя, который по мере приближения к океану усиливался и растекался все шире - и на запад, и на восток... Вот мы и попросили Мишу пульнуть ракету, если не успеем до восьми. И отправили его напрямик к дому - протопить печь и вскипятить чай... Сами же сделали приличный крюк вбок - «в магазин купить зайца». Такая у нас была шутка-фишка. В трёх километрах от избушки побелевшие уже зайцы все ещё тупо прятались в чёрных камнях на вершине сопки, делая вид, что «их-там-вовсе-нет»...
У Кайома не было часов и мы никак не ожидали, что ему удастся угадать точное время, но теперь удивились и решили, что он мог связаться с полярной станцией. Однако ж, и головы свои не перестали ломать, гадая на ходу, каким же это чудом нашему проводнику удалось «оживить» давно сдохшие батарейки... В любом случае мы обрадовались близости комфортного жилища, ускорили шаг и уже через полчаса вошли в натопленную избу...
- Ты выходил на связь? – спросил мой напарник, протягивая Михаилу тушку закоченевшего зайца.
- Нет! – Михаил подвесил зайца на перекладинку и выхватил острый нож, чтобы в два счёта разделать его и бросить мясо в бурлящий на плите кипяток.
- Как же ты узнал время? – поразился я.
- Да-а-а... Подумал, что уже наверное, примерно, восемь и есть...
Нарезанные куски скрылись в кипятке и весь домик тут же наполнился запахом зайчатины, а мы сноровисто накрыли стол и терпеливо прихлебывали горячий чай в ожидании сытного ужина. Все испытывали сильный голод после дневного перехода – двадцать километров (плюс наших пять) по кочкарниковой и заболоченной тундре. К тому же предыдущей ночью нам так и не удалось толком выспаться в люто продуваемом балке́, в устье реки Тэткуульваам. И мы весь день тупо брели, спотыкались о проклятые кочки и мечтали добраться наконец-то до нашего уютного дома. Вот так! За пару недель мы настолько обжились в одинокой тундровой избе в устье реки Нгагтевеем (...километрах в пятнадцати западней села Энурмино), что и называли её уже своим домом...
Настоящим же владельцем того дома поначалу был знаменитый «норвежский чукча» Бен (Бент) Волл, сам же и построивший его ещё в начале двадцатого века. В интернете вы сможете найти много интересного об этом удивительном человеке, поэтому я просто отсылаю вас туда с напутствием: – Вы не пожалеете!
...
Этот сюжет относится уже к концу сентября того же - семьдесят седьмого года...
Что же можно отметить за прошедшие три недели с переломного седьмого сентября? Да в принципе, каждый день был насыщен примечательными событиями и достоин быть подробно описан. Однако, на это у меня нет ни сил, ни вдохновения и потому я попробую изложить текст фрагментарно, в «телеграфном» формате, выхватывая из памяти лишь наиболее яркие зарубки...
...Вот Поднимающий Камень плещется нагишом в ледяных струях реки Чегитунь, а потом обтирается насухо собственной портянкой, которую затем сушит, привязав к стволу ружъя. Портянка развевается на ходу, словно пиратский флаг...
...А Лосиная Нога каждое утро рассматривает надорванный на уровне щиколотки японский болотный сапог и размышляет, как бы грядущим днём избежать глубоких ям, чтобы сохранить правую ногу хотя бы в относительной сухости...
Новенькие импортные болотники ему подарил старый лаврентьевский приятель по «фотолюбительству» Саша Цыбульник, восхищённый грядущим походом охотоведов. Разумеется, дефицитные сапоги были приняты с глубочайшей благодарностью, и несколько первых дней их обладатель не мог нарадоваться бесценному подарку. Однако суперлегкие японские болотники оказались недостаточно прочными в цепких зарослях карликовой ивы и берёзки, что и демонстрировалось теперь открыто и зияюще жалостливо... Но злиться на друга Лосиной Ноге и в голову не приходило... И на себя он не мог злиться – кто ж знал о слабости японского сапога???
Но других сапог в тундре не найти, и Лосиной Ноге придётся довольствоваться рваными «японками» аж до самого крылечка магазина села Энурмино, где он наконец-то и заменит их тяжелыми, но крепкими болотниками советского производства.
Неважно, целые сапоги или дырявые, но глубокие реки Чегитунь и Хэсмымкен охотоведы смогут преодолевать лишь вплавь – придется раздеваться догола и лезть в ледяную воду хоть в дождь, хоть в снег...
...
А десятого сентября, на первой же сопке возле спасительного корраля, одинокий песец выведет их к своей «арочной» норе. Аркой служил великолепный бивень мамонта, отполированный за бог весть сколько сотен (тысяч?) лет многими поколениями песцов, трущихся об гигантскую кость каждый раз – то вылезая из норы, то залезая обратно. Бивень был очень большой и весил, как они решили, не меньше восьмидесяти килограммов. Охотоведы с трудом оторвут корично-бронзоватую кость от земли и, уперев концами в землю, поставят словно арку, а затем сфотографируют друг друга внутри неё... С большим сожалением они оставят уникальную находку в том же месте где и нашли, даже не надеясь, что когда-нибудь, кому-нибудь из них удастся вернуться за этим мамонтовым сокровищем на вездеходе или вертолете...
...
Девятого же сентября Поднимающий Камень сходит на охоту и вернется с оленем, которого он застрелит, полагая что тот давно отбился от стада, и обречён на явную погибель. А Лосиная Нога будет испытывать сильные угрызения совести, потому что на горизонте несколько раз проедет жёлтый трактор, на котором, вероятно, оленеводы искали своего заблудшего оленя. И он даже поругается с другом, потому что оба понимали, что такие ошибки не прощаются и могут повлечь очень большие неприятности, вплоть до тюрьмы..., но потом они решат, что в любом случае мясо не должно пропасть, и всю ночь будут сушить-коптить его на слабом огне, тщательно нарезав тонкими лентами...
Через пару дней они встретят на своем пути других оленеводов той же бригады, которые угостят охотоведов чаем, но в разговоре намекнут, совсем даже не дружелюбно, что догадываются куда пропал их отколовшийся олень... А русский зоотехник, приехавший на осенний просчёт стада, даже руки не подаст, а отойдет в сторону и будет издали материться, злобно косясь на смущённо молчащих парней...
Так или иначе, но вероятно, пастухи поймут, что даже если охотоведы и добыли отколовшегося оленя, то с этим вполне можно и смириться, ибо всё равно через день-два он оказался бы добычей медведя, волка или росомахи. Такие потери случаются постоянно и каждый год составляют десятки, а иногда и сотни животных в каждой бригаде...
Хотя может быть злой зоотехник и действительно пожалуется по рации, но в совхозе-то поймут, что раследование будет стоить кучу денег, но скорей всего ничем не кончится, ибо эти «браконьеры» припёрлись аж из окружного центра, где у них наверняка есть «блатные» связи...
...
...Чукчи оказались отходчивы, и попрощались с Поднимающим Камень и Лосиной Ногой вполне по-дружески, узнав откуда и куда охотоведы идут пешком(!!!), да какую работу делают. В конце короткого чаепития они даже пошутили, мол, пусть наш олень даст вам силу и укажет все песцовые норы, да верную дорогу до самого Энурмино! И мы почти со слезами (в яранге было дымно, так что можно было этим замаскировать истинную природу покаянной влаги под глазами...) распрощались со ставшими гостеприимными оленеводами, и бодро потопали дальше, радуясь нежданно наступившему бабьему лету после «ураганного» седьмого сентября...
...
Такое физическое блаженство, на фоне смятенных дум об олене, парни будут испытывать ещё за пару дней до встречи с «оленными людьми». Они будут отлёживаться и набирать силы под неожиданно ярким и тёплым солнцем. Устроят уютный лагерь на зеленеющей полянке у подножия сопки с ослепительной вершиной. Прямо-таки курортный «альпийский» пейзаж! Не хватало лишь горных лыж и загорелых девушек в солнечных очках...
...
Тем же благостным часом и прокопчённое оленье мясо досушится под ветерком и солнцем, а получившийся в итоге необыкновенно вкусный «пеммикан» с горьковатым ивняковым ароматом, будет плотно запакован в два брезентовых мешочка, а то что не влезет будет распихано по боковым карманам рюкзаков. Охотоведы прикинут на глазок, и сойдутся на том что «весь олень» теперь станет весить не больше семи килограммов...
...
Какой неприятный сюрприз нам преподнесла карта!
В общем, коротко так. В Энурмино нам пришлось добираться иным путем, а не тем, который мы заранее проложили на имеющейся у нас «пятикилометровке» оленьих пастбищ. Увы, но нормальных топографических карт, хотя бы двухкилометрового масштаба, нам достать не удалось – в СССР они были строго засекречены.
А теперь по порядку...
...
Итак, выбравшись на перевал, откуда, в соответствии с нашей картой, река должна была заструиться на север, мы не увидели ничего подобного. Там по-прежнему бежал на юг тот самый приток Хэсмымкена (приток реки Чегитунь), по которому мы уж второй день поднимались от самого устья и, судя по характеру местности, направления своего менять вовсе и не собирался. Его исток терялся где-то в обманчиво-плоском плато – заболоченном и сильно закочкаренном. Идти по нему было очень тяжело, а ещё сложней было найти там более-менее сносное место для ночёвки. С доступного нам возвышения не просматривалось ни одного «холмика с кустиком» - даже в бинокль. В зеленовато-буром массиве, словно осколки зеркала, посвёркивали цепочки озер. Так выглядели в равнинных ландшафтах разливы мелких ручьёв. К слову сказать, в тех водоёмах, по каким-то причинам, великолепные арктические гольцы задерживаются до самых холодов, и в низовья те крупные и красивые рыбины скатываются лишь перед самым ледоставом, барахтаясь и застревая на обмелевших перекатах... Потому, наверное, и говорят «скатываются», а не сплавляются?!
...
Словом, лживая карта нас окончательно смутила – найдём ли мы в этих бесчисленных кочках истоки Нгагтэвеема?..
Пришлось поворачивать на северо-восток и направиться к мысу Сердце-Камень. Его очертания были мне хорошо знакомы ещё с прошлого (1976) года, когда мы с моим магаданским другом Мишей Засыпкиным шли от мыса Дежнёва до Нешкана по морскому берегу.
Тогда мы повторили маршрут зоолога Виталия Гольцева и «Мифты» – популярного советского писателя Альберта Мифтахутдинова, настолько романтично описавшего их поход, что многие любители приключений всего Советского Союза возжелали попасть на «Очень маленький земной шар». Но в отличие от «материковских» романтиков, коим попасть на Чукотку было не только затратно, но и сложно из-за режима погранзоны, нам с Мишей за такие «путешествия» даже платили. Как зарплату, так и командировочные - на пропитание, дорогу, гостиницы и прочие полевые нужды. И в молодости мы малость тешили своё эго столь «привилегированным» статусом северян...
Миша тогда искал старые моржовые черепа, определял по краниологическим признакам их пол, и выбивал по одному зубу, чтобы потом высчитать возраст каждого зверя в лаборатории морских млекопитающих МоТИНРО (Магаданское отделение Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства), где он работал уже второй год после московского университета. А моя задача была чисто охотоведческой – оценить готовность совхозов к предстоящему промыслу песца: сколько приманки заготовлено, сколько капканов закуплено и сколько выставлено пастей (давящее орудие лова), сколько и как отремонтировано промысловых избушек и проч...
...
...Лосиная Нога с Поднимающим Камень в этот раз «добежали» от запутанного водораздела до бухты Кенискун, что рядышком с Сердце-Камнем, всего за два дня – по выбеленным щебнистым водоразделам им топалось легко и быстро...
...
И ещё через сутки в Энурмино вошли два бодрых и радостных охотоведа, насквозь пропахшие потом, кострами и оленьим пеммиканом... Настолько вкусным, что все поселковые собаки неотлучно следовали за ними, стоило лишь парням появиться на улице...
...
Мы устроились у полярников и приступили к подготовке следующего этапа – «учёт песцовых нор на пробной площадке» (размером с полтыщи квадратных километров...). Нужно было купить мне новые болотники, месячную провизию для всей нашей группы, включая нанятого проводника (им согласился стать опытный охотник-промысловик Михаил Кайом), и найти какой-то транспорт, чтобы забросить нашу группу со всем бутором в «беновскую» (о первом её хозяине, норвежце по имени Бент Волл, как я уже и писал выше, вам расскажет интернет...) избушку...
...
Полярники были гостеприимны. Даже чересчур. В первый же вечер из-за нас чуть было не подрались начальник полярной станции и радист. Оба хотели заполучить новых людей в гости, чтобы первыми пообщаться наедине, и излить им скопившееся раздражение на всех остальных обитателей, казалось бы, такого уютного и тёплого дома на берегу Чукотского моря...
Как оказалось, в том одиноком доме, прилепившемся к голым серым скалам и обдуваемом со всех сторон свирепыми ветрами, каждый его обитатель тоже чувствовал себя одиноким среди нескольких «опротивевших рож», с которыми ему приходилось делить тесное пространство «дни-недели-месяцы-годы»...
...Полярники поочерёдно зазывали нас в свои каюты (так, согласно давней традиции, назывались их жилые комнаты), баловали щедрыми угощениями и жадно расспрашивали обо всём на свете. А когда мы начинали интересоваться их жизнью, то после пары общих фраз наших собеседников прорывало на такое откровение, которому мы совсем не были рады... Вспоминались все крупные и мелкие обиды на остальных, злорадно высмеивались чужие промашки и неудачи...
Но вот что любопытно - в конце вечера нередко происходила радикальная смена настроений - все начинали извиняться за свою бестактность и... оправдываться. Мол, мы настолько надоедаем друг другу за время долгих зимовок, что и в отпуска разъезжаемся даже не прощаясь. Но, мол, когда возвращаемся и случайно встречаемся в московских аэропортах, то радуемся так искренне, как, наверное, не могут нарадоваться даже родные люди...
...Так мы и провели несколько чудесных вечеров на полярке - то вместе со всеми в кают-компании «снова-и-снова» пересматривали «Белое солнце пустыни», то слушали аккордеон в каюте радиста, то угощались оладьями с вишнёвым джемом у начальника, то парились в жаркой баньке и ныряли с разбегу в Ледовитый океан...
Самое невероятное развлечение нам продемонстрировал тот самый радист с аккордеоном – он вышел на улицу и стал наигрывать «Амурские волны». Его немедленно окружили все ездовые собаки и стали дружно подвывать в такт мелодии. Было очень смешно и удивительно!
...
В самом же Энурмино, куда с полярки надо было идти с полчаса, мы уже закупили всё необходимое и договорились с совхозным управляющим, чтобы он отпустил Михаила Кайома поработать нашим проводником. А самого Мишу мы упросили взять с собой небольшую кожаную байдару, которая сохла без дела на вешала́х возле его дома. Нам она понадобилась чтобы переправиться через лагуну со всем грузом...
...
И в назначенный день начальник полярки самолично сел на трактор и оттащил нас на волокуше до приметного места на нешканской косе, откуда мы втроём за несколько ходок переправились в избушку Бен(д)а Волла...
...
...А незадолго до ледостава он же забрал нас и вывез обратно...
Обратный путь был насыщен воистину эпическими приключениями – сначала мы сводили начальника и радиста поохотиться на зайцев и от той охоты все получили огромное удовольствие. Потом устроили прощальный обед в беновской избушке – свежая зайчатина и много спирта... Потом начальник и радист подрались до крови (похоже, они давно уже собирались выяснить отношения и выпустить пар...), и обозлившийся начальник принял решение - всем срочно эвакуироваться и переправиться через лагуну к оставленному на косе трактору...
Непроглядной и холодной ночью...
...Никакие наши уговоры действия не возымели... Он был чертовски упрям вообще, а когда напивался, то становился упорен как «самый-дебильный-прапорщик»...
Он загрузил в свою резиновую лодку что-то из наших коробок и мешков, и отплыл, раздвигая веслами плотную шугу. Метров через двадцать выплыл на открытую воду и лодку тут же стала забрызгивать встречная волна. Мы подсвечивали фонарями с берега и видели что вся его куртка и наши вещи вскорости покрылись ледяной коркой, а встречный северяк сильно замедлял движение... Но начальник не сдавался и продолжал грести не переставая...
Ширина лагуны была, пожалуй, всего-то метров с двести, но прошло наверное не менее получаса, когда мы наконец услышали как затарахтел тракторный пускач, и тут же вспыхнули фары, осветив ярким светом черноводную лагуну с беловатым ледяным салом, беновскую избу, кожаную байдару и весь наш бутор, приготовленный для переправы...
...
Нам пришлось пересекать лагуну раза четыре, пока мы наконец переправили последние вещи. Всё это время трактор мирно тарахтел и высвечивал нам дорогу, а начальник отключился и мирно спал в кабине, не мешая нам четверым совершать героический подвиг в ледяной воде и под ледяным ветром, матерясь и проклиная деспота...
...
Последнее, что запомнилось из того дня, – огромные звёзды на бархатном небе, а мы лежим зарывшись в оленьи шкуры и плывём в ночном космосе, плавно качаясь в тракторной волокуше. Время от времени радист достает из-за пазухи фляжку со спиртом и передает всем по очереди хлебнуть...
Нам тепло и чертовски хорошо...
...
...И тут я вспоминаю, что ведь и годом раньше у меня порвался именно правый сапог. Хоть и советский, но порвался всё равно...
...И что на этой же косе, едва ли не напротив «нашей» беновской избушки, я нашёл тогда выброшенный морем именно правый сапог сорок четвертого размера. А Мишка Засыпкин так поразился моей «находчивости», что чуть не упал на мокрый песок, и заорал почти истерично: «Ну, Генка! Такого не может быть!!! Сначала бегущего зайца из пистолета подстрелил, а теперь нашёл целый сапог замест рваного!!! Своего размера!!! Правый!!!...»
...
Я пересказываю эту историю всей волокуше – мы долго и безудержно хохочем, прихлёбываем спирт... и я засыпаю со счастливой мыслью – «Жизнь удалась!»...
Глава 41
...1976
...Той февральской ночью 1976 года меня несло ветром по застругам и я упал, наверное, раз «сто-десять» пока не упёрся в прибрежный торос...
- Слава Богу! Я не проскочил мимо посёлка и не ушёл в открытое море... Теперь, главное вылезти вверх и определиться - далеко ли до Лаврентия! – с этими думами я обогнул торос и уткнулся в крутой берег. Пошёл вдоль него и вскоре набрёл на пологий участок, где и вскарабкался на обрывистый склон...
Километрах в полутора к югу от меня, сквозь беснующуюся метель вырывалось сияние уличных фонарей, а я стоял уже над стелющимся низовиком и радовался поселковому свету и звёздной россыпи на бархатном небосклоне, как долгожданному празднику...
...
Северный ветер дул четвёртый день, как я застрял в Пинакуле вместе с тремя рабочими, разбиравшими старые бараки для лаврентьевского коммунхоза. Они жили здесь всю зиму и были рады мне за неожиданное разнообразие, привнесённое гостем в монотонную отшельническую жизнь в белом пространстве, где порой и глазу-то бывает не за что зацепиться...
Я же пришёл к ним под предлогом поохотиться на зайцев в последний ясный денёк, - решение довольно легкомысленное, ибо вовремя не обратил внимания на горизонт, затянутый курчавой дымкой, что с высокой вероятностью предсказывало завтрашнее ненастье...
Но главное, за чем я топал восемь километров через весь залив, вообще-то, заключалось в моей служебной обязанности - проверить информацию о якобы убитом этими рабочими белом медведе...
Информация оказалась ложной, да и добыть зайца мне тоже не удалось – задолго до начала пурги они попрятались в каких-то убежищах...
...По утрам я пытался увидеть хоть что-то оптимистичное в белой мгле, воюющей и воющей за маленьким окном на разные лады, но по «чукотскому опыту» был готов и к тому, что пурга может затянуться на неделю, или даже две...
...И мы с рабочими трое суток резались в карты, отсыпались до одурения, а потом снова резались в карты, выскакивая на волю лишь поневоле – в туалет за углом или в коридор за углём...
...На четвёртый день ветер стал порывистым, снегопад прекратился, а сквозь низовую метель начал прорываться неяркий солнечный диск. К вечеру и ветер заметно ослабел, а прояснилось настолько, что стали видны трубы лаврентьевских котельных, из которых рвали́сь хвосты чёрного дыма и, прижимаемые ветром, постепенно таяли в молочной гуще низовика...
...Когда стемнело и зажглись огни связистов на высокой Черной сопке – самом надёжном ориентире для меня, то я отбросил сомнения, спустился на залив, вошёл в густой поток несущегося снега, и потопал домой, ориентируясь, чтобы ветер дул в правую щеку.
Видимость по-горизонтали была нулевой и я сразу стал спотыкаться о снежные заструги, падать... и ружъе моё быстро забилось снегом. Поначалу я чего-то опасался, каждый раз продувал стволы и заряжал их вновь, но потом плюнул и бросил это бесполезное занятие – какой-такой глупый белый медведь может бродить в пургу по пустынному заливу???
И мои неуклюжие падения стали меня смешить...
...А один раз я распластался на спине и увидел каким красивым может быть чукотское звёздное небо в разрывах метели!!! И непрерывный вой ветра вдруг стал совсем не страшным, когда я понял, что всего-то в пяти-семи метрах надо мной царствует ясная звёздная ночь...
...
...Я шел и заваливался в глубокие борозды твердого наста, нарезаемые северным ветром на поверхности залива Лаврентия, поднимался, поднимал взгляд на Большую Медведицу и Черную сопку, и так правил свой курс...
...Теперь мне уже нельзя было полагаться только на ветер, который уж наверняка изменил направление и мог увести меня от берега «по косинусу» в открытое море, ну... если я продолжу подставлять ему свою правую щеку строго перпендикулярно...
...
По легендам нунямских морских охотников такое прежде бывало с неопытными зверобоями – они доходили до края ледовой кромки, а через месяцы и годы их находили далеко в море на дрейфующих льдах. Люди перерождались и становились «тэ́рыкы» - обрастали густой шерстью и могли жить только на льдах. Спасать их запрещалось, говорили старики, если встретишь – убей! Иначе он убъёт тебя и твоих сородичей...
...
- А что если я, наоборот, возьму слишком вправо!??? – вдруг ошарашила меня совершенно неожиданная мысль. Тогда я могу ведь уйти вдоль берега же, но не в открытое море, а наоборот – в глубь залива Лаврентия. А там... - хоть и сплошной лед, но кроме льда-то ничего нету!... Только камни, скалы, тундра... - и никакого человеческого жилья...
Метель усилилась и некоторое время я не мог видеть ни звёзд, ни Черной сопки...
...И слегка запаниковал, а потом вдруг оживился от не очень-то своевременной мысли: «А ведь хорошо, что в этой непроглядной круговерти сейчас я один-одинёшенек! И особенно хорошо, что рядом со мной нет лучшего институтского друга, имеющего на меня настолько сильное влияние, что я безоговорочно подчинился бы его (даже ошибочной) интуиции и мы бы непременно пропали – либо стали «тэрыкы», либо окочурились где-нибудь под Мамкой (река, впадающая в залив Лаврентия в самой вершине фиорда). И как-бы я ни злился, но у меня не хватило бы ни сил, ни слов, чтобы переубедить друга...»
...И в тот миг я даже улыбнулся облегченно, вспомнив что мне не на кого злиться, а просто нужно отбросить дурные мысли, остановиться, несколько раз вздохнуть и взглянуть вверх.
Так я и сделал!..
...Огонек на Чёрной сопке был прямо по курсу и это тотчас придало мне сил. Фосфорные стрелки на «командирских» часах показывали половину седьмого – значит я иду почти полтора часа и, следовательно, до берега мне осталось минут тридцать-сорок...
...
...Последний километр я бежал уже по кочкарной тундре - вприпрыжку, не переставая хохотать над своей неловкостью при каждом падении. Ветер в спину подталкивал, надувал брезентовую камлейку как парус, раздувал её и пытался вывернуть наизнанку так, чтобы широкий подол закидывался сзади на мою голову и закрывал глаза...
...Три или четыре крутых овражка, выходящих к береговому обрыву, пришлось мне преодолеть, но я не чувствовал ни усталости, ни упадка духа... Наоборот, я радовался, что так умно перехитрил всё и всех – вышел из мглы низовой пурги почти в сам поселок! А эти овражки – просто забавный пустяк...
...Наконец я спустился с террасы и вошёл в освещённый поселок. Улица была как новенькая - чистенько припорошена свежим снегом... Метель завивалась меж домов уже совсем не злобно, а как-то почти сонно... Из запорошенных окон сочился тёплый и светлый уют...
...Я шёл в полном одиночестве, лишь моя собственная тень то тянулась за мной, то втягивалась в меня – от столба к столбу... И вот мой дом с приветливым крыльцом, занесённым снегом по самые двери...
...Ничейная собака высунула заснеженную морду из под крыльца и приветливо помахала хвостом...
...Я поднялся на второй этаж и распахнул дверь своей комнаты (11 кв. метров), где меня ждали жена и дочь...
...Жена обнимала меня, охая и тихо плача, а дочь уж давно спала в своей постели за книжной полкой, отделявшей нашу супружескую половину...
...Я пытался радоваться, но не мог отделаться от мысли, что так и бреду под низовой метелью и не знаю куда меня выведет обманчивый ветер...
Глава 42
...1976
Наступило лето 1976 года, и как обычно, в Лаврентия потянулись ботаники и зоологи из Москвы, Ленинграда и Магадана. Они находили меня – единственного коллегу-биолога в районе, о чём-то расспрашивали, предлагали совместные походы в тундру или в прибрежные посёлки. Мы засиживались допоздна под «пару пузырей чернил» в нашей коммунальной кухоньке, расспрашивали гостей о новостях культурной жизни - яркой и, как нам казалось, довольно-таки свободной в Москве, «Питере» и других больших городах...
...Потом шли погулять по тундре и озёрам вдоль аэродрома – летняя ночь на Чукотском полуострове светла и магически притягательна. Жена и дочь увязывались с нами и обучались у «маститых учёных» определять фоновые виды растений и птиц. Всем было интересно и очень приятно...
...
В начале июля я выпросил у начальства командировку и отправился в Нунямо на попутном вельботе, а оттуда пешком в поутэнскую тундру (долина реки Поутэн, впадающей в одноимённую бухту), где расчитывал провести учёт линных и гнездовых скоплений гаг, а также проконтролировать совхозных рыбаков, чтобы они не разоряли гагачьи гнёзда. Сбор яиц официально был запрещён, но чукчи и эскимосы всегда подчинялись лишь традиционным правилам, выработанным их предками на протяжении веков и позволявшим сохранять стабильное воспроизводство охотничьих животных.
Но тогда уже нередко местные старики сами жаловались, что «нынешняя интернатская», молодежь совсем не уважает законы предков и к природе относится откровенно грабительски. «Яйцо у гаги можно забрать лишь пока первая морошка не зацветёт! И нельзя брать все яйца, - только половину!» - говорили они, подразумевая что надо дать птицам шанс сохранить часть потомства или даже снести вторую кладку...
...
...Тёмно-голубым канатом казалась мне из речной долины бухта Поутэн, отрезанная по горизонтали галечной косой от приустьевой лагуны. Горячий тундровый воздух смешивался с холодным морским и вытворял оптические чудеса. Канат начинал раскачиваться волнами, а через минуту вновь выравнивался в идеально прямую струну... На самой же косе неожиданно вырисовывались куртинки травы, будто видимые через увеличительное стекло, и... тут же растворялись...
...Домик совхозных рыбаков, стоящий на южной косе, иногда приближался настолько, что я мог даже опознать, - кто на разделочном столе чистит рыбу, кто выскабливает нерпичью шкуру сидя на траве, а кто просто стоит и смотрит в бинокль, пытаясь понять, зайдёт ли гидрологическое судно «Степан Малыгин» в бухту (тогда у рыбаков будет свежий хлеб в обмен на икру) или проследует на юг (в таком случае - шиш с маслом...)...
Хлеб кончился два дня назад, галеты в запечатанном ящике оказались заплесневелые настолько, что их тут же отдали евражкам и чайкам...
...У рыбаков давно закончились гречка и макароны, сахар и конфеты. Зато соли было несколько мешков, но рыба шла плохо – хорошо хоть самим на еду всегда хватало гольцов и камбалы, что попадались в контрольные сетёшки. Огромный невод для лова косяков горбуши и нерки уже вторую неделю лежал наготове, но «рыба-не-шла»...
...
...Каждый день все ели гольца - только эту великолепнейшую арктическую красную рыбу и запивали ее пустым чаем. Но рыба всем давно уже надоела, и втайне от меня люди уходили в тундру за гагачьими яйцами, и ели их там же, запекая в маленьких кострах. Я всё понимал и делал вид, что не замечаю браконьерства...
...
...Рыбацкий домик примыкал к уходящему ввысь склону, на котором сохранились сочно-зелёные признаки древних эскимосских жилищ. На веками удобренных землях выросли густые заросли борщевика, иван-чая и золотого корня... Неподалёку от домика лежал точильный камень, едва ли не метровой длины, с плоской поверхностью. Было видно сразу, что его использовали по назначению сотни, если не тысячи, лет...
Рядом с ним лежал ещё один, такой же по величине, но очень похожий на гантелю, кварцитовый окатыш килограммов, этак на сто... двадцать...
- Этот камень богатырь Нанк’ысгат поднимал по утрам – зарядку делал! – без тени улыбки сказал мне маленький эскимос, пытаясь оторвать от земли его конец.
– Не могу! Много раз зарядку надо делать! – мальчик похлопал руками по искрящейся поверхности «гантели» и отошёл в сторону, сверкнув чёрными глазёнками на вершину высокой сопки...
...А выше на той сопке, в россыпях чёрных камней, резко выделялись отдельные белые валуны...
- Богатырь Нанк’ысгат каждое утро брал один тяжёлый белый камень и нёс его на сопку. А когда в бухту заплывали вражеские суда, то он бросал на них сверху эти валуны, разбивал вдребезги, и топил в море... – эту легенду мне рассказал Миша Зеленский ещё раньше, в 1973 году...
Моё «открытие» бухты Поутэн состоялось тогда именно благодаря Мишке. По его настойчивой просьбе нунямский капитан Кергин взял нас на свой вельбот...
Тогда же я узнал, что мы с Мишей практически ровесники – он родился на год позже меня... в тундре, в яранге оленеводов где-то между Мечигменской и Колючинской губой... Роды принимала хозяйка той яранги. Она же и подарила ему чукотское имя - Гыргольтагин, в буквальном переводе - «вверх струящийся». Поводом послужил забавный прецедент - новорождённый мальчик пустил вверх тугую струю и опи́сал ею спину одного из оленеводов, увлечённо игравших в карты...
Эту женщину Гыргольтагин всю свою жизнь называл бабушкой, и они любили друг друга, как самые близкие родственники. Однажды мы с Мишкой ночевали в её опрятном нунямском доме и она угостила нас очень вкусной колбасой из китовой кишки...
...
Тем же летом Миша показал мне и нунямское кладбище, больше похожее на музей под открытым небом. Входить на кладбище и выходить обратно разрешалось только между двух огромных камней, несмотря на отсутствие ограды и любых других визуальных границ обиталища мёртвых. И обязательно нужно было три раза свистнуть, приостановившись меж тех камней, – входя туда и выходя обратно...
...
- Чёрт ссыт! – сказал нунямский гарпунёр Анкаун, махнув рукой в сторону мрачного скалистого берега. Затем он отломил половинку сигареты «Прима» и бросил в море. Остальные охотники тоже принесли пожертвования – кто-то кусок «мантака» (китовая кожа с прослойкой сала по-эскимоски) или «итхильхына» (оно же по-чукотски) кто-то сахар или хлеб...
Это случилось в ту же самую поездку, в 1973 году, – наш вельбот проплывал мимо тоненького водопада, струящегося в море из невидимой расщелины...
...После Мишиных посвящений в чукотско-эскимосский духовный мир, этот обычай меня уже не удивил. Я понимал, что их отношения к духам сродни нашим марийским духовным практикам. И это сближало меня с нунямцами, как с какими-нибудь дальними родственниками...
...
...А в этот раз я не дождался вельбота из Лорино или Нунямо, а сидеть на одной рыбе и иван-чае уже не было ни сил, ни желания. И я пошёл пешком в Нунямо – чуть меньше 40 километров... Поднялся на ту самую сопку, куда легендарный богатырь Нанк’ысгат натаскал белые камни, и пошёл по верхам на юг, в сторону бухты Чини...
Погода была пасмурная, но без тумана, и это радовало, так как в 1974 году, на моей преддипломной практике, я так же путешествовал по этим же местам с Мишей Засыпкиным (помните моего учёного друга из Магадана?), и мы тогда дали приличный круг вокруг этой самой сопки. И виновен в нашем блуждании был я...
В густом тумане под непрерывно моросящим дождём мы старались идти быстро, и я постоянно вырывался вперёд, пока Мишка смотрел на стрелку компаса...
Он орал, что мы ушли слишком вправо, бежал за мной и матерился, я слегка поворачивал, ускорял шаг, раздражаясь на медлительность товарища и его «глупую возню» с компасом... Это повторялось раз за разом и вдруг... мы увидели те самые белые камни, от которых начинали свой путь по водоразделу целый час назад...
Целый час, потерянный по моей самонадеянности и идиотской упертости...
...Мне было неловко, но я стойко вынес гневную ругань в свой адрес и мы пошли уже чётко по компасу...
...
...Теперь же я был один-одинёшенек, погода нормальная, горький опыт уже давно учтён и больше не повторялся...
...
...Поздним вечером я вошел в Нунямо и остановился, как и всегда, в гостеприимном доме Юры и Брони Эккем. В доме пахло хлебом! И варёной моржатиной!!! И настоящим индийским чаем второго сорта в зелёных бумажных пачках – самым вкусным чаем, какой только я пил в своей жизни!!!
...
...Несколько дней я жил в Нунямо, слоняясь без дела по окрестностям – то рылся в береговом обрыве в поисках древних артефактов, вытаивавших из мерзлоты и падающих в море...
...То бродил по речке Нунямке и искал американский сундук, который мы с Мишкой Зеленским начали искать ещё в 1973 году. Сундук тот Мишка видел лишь один раз – когда ему было лет 12 – он играл с друзьями в войнушку и, прячась среди крупных валунов, заметил кованый угол сундука, торчащий из песка. Тогда он не придал особого значения своей находке, но в последние годы она не давала ему покоя, и Миша даже во снах своих видел, как наконец-то он выкопал сундук и открыл его...
Но он так и не смог увидеть ни разу - что же находилось внутри? Тут же просыпался - лишь начинал приподнимать крышку с буквами: «U.S. Pos…» - все остальные буквы оставались под песком...
...
Слишком уж я загостился у Юры и Брони, которые, разумеется, не подавали никакого вида, что я им надоел – в чукотских и эскимосских семьях статус гостя столь же священен как статус коровы в Индии, но мне было неловко, и я решил отправиться пешком в Пинакуль и ждать вельбота там. Договорился с Юрой, и он обещал проследить, чтобы нунямский вельбот меня не бросил на произвол судьбы, а подобрал, как и положено по негласным законам тундры и моря...
...Купил штук пять банок сгущёнки, чай, тушёнку, хлеб и потопал налегке под хмурым, но тёплым небом, радуясь, что теперь я никому не помешаю, и, что ещё важней - никто не будет мешать мне самому. Иди своим путём и наслаждайся новыми открытиями...
...
В Пинакуле много лет назад располагалась база, сначала Мечигменского, а с 1964 года (после объединения с Пловерским), - Чукотского морзверокомбината. Судя по штабелям нескольких сотен перепревших лахтачьих шкур, брошенных в бывшем складе этого предприятия, его ликвидация происходила не так уж давно, в спешке и, невзирая на большие экономические потери...
В опустевшем посёлке сохранилось несколько все ещё крепких домов с разбитыми окнами...
Беспорядочно валялись сотни железных бочек (в некоторых плескался бензин или соляра и этим часто пользовались проезжавшие лодочники, вездеходчики и трактористы)...
Ржавые скелеты тракторов, машин, корпуса зверобойных шхун, буксиров и катеров застыли памятниками былой активности морских зверобоев, промышлявших ластоногих на просторах Берингова и Чукотского морей, а если верить утверждениям некоторых старожилов, - то даже в южных морях... Втайне от всего мира...
...Я походил по Пинакулю и, не обнаружив ни одного дома с целыми окнами, решил переночевать в «кавасачке» - деревянной японской шхуне, зарывшейся в песок на пол-корпуса, но очень комфортной для ночёвки в одиночку. Кто-то уже затащил в каюту небольшую печурку, а напротив неё соорудил удобные нары из пары досок. Разбитый иллюминатор я заделал куском полиэтилена, проржавевшую дыру в печной трубе обмотал куском кровельного железа и затянул проволокой...
Всё что требовалось было найдено под ногами – просто пришлось некоторое время побродить по развалинам, где валялось ещё множество ценных стройматериалов и прочих сокровищ для «мужских игрушек»...
...Но никому они уже не были нужны в опустевшем Пинакуле...
...
...Вельбот шёл в километре от Пинакуля и даже не собирался свернуть к берегу, чтобы подобрать меня...
Я орал, размахивал руками и своей курткой, но всё было бесполезно – через десять минут уже невозможно было различить ни одной фигурки в битком набитой лодке...
Как же обидно! Придется возвращаться в Нунямо и сидеть там ещё бог весть сколько в ожидании следующего вельбота??!!!
Или?! Идти вокруг залива Лаврентия пешком - аж целых семьдесят пять километров!!!???
На всём этом этом пути имелась всего одна охотничья избушка – «Нунямская», до которой от Пинакуля было около 25 кэмэ, а дальше ни-че-го... Только вязкий песок в широкой дельте реки Куйыматаваам (в народе называемой - река Мамка), узкие пляжи, обрезаемые отвесными скалами, над ними вековая медвежья тропа и... вода...
Тёмная морская вода в дремлющем заливе и морось, сыплющаяся с низкого неба то густо, то не очень...
...
И я отправился вокруг залива. Середина лета, тепло, сыро, но вполне терпимо, а с другой стороны, - не так жарко идти... Продуктов на пару суток - более чем, так что добегу чай без особых проблем... Налегке-то!
...
...К нунямской избушке я действительно дошёл играючись. Протопал двадцать пять километров по довольно ровным пляжам, и ранним вечером уже топил печку в домике, обшитом изнутри оленьими шкурами, поверх которых была набита фанерная обшивка - для красоты и чистоты.
Единственное маленькое окошко не открывалось и я долго не мог заснуть из-за духоты...
...Открыть дверь - значит напустить тучи злобных комаров... Пришлось раздеться чуть ли не догола и провести беспокойную ночь, время от времени просыпаясь, чтобы прибить кровососов, зудящих невыносимо то в одном, то в другом ухе...
Заснуть крепким сном мне удалось лишь на пару часов, а в семь утра уже пришлось вставать «с волевым усилием», досадуя на собственную глупость с этой жаркой печкой, тогда как достаточно было зажечь один «жирник» из консервной банки...
Штук пять сплющенных банок с уже вставленными ламповыми фитилями стояли в углу, а в коридоре имелся запас солярки... «И комаров было бы меньше!» – я злился на себя, но делать нечего, надо попить чай и немедленно выходить в путь...
...Впереди пятьдесят нелегких километров!..
...
...До Мамки я также дотопал быстро и легко – берег по-прежнему ровный и низкий. Практически везде галечные пляжи, а редкие песчаные отмели были довольно плотно утрамбованы накатами. Только в устье пары ручьёв скопился наносный торфяник, в котором сапоги мои вязли по щиколотку. Но участки эти были короткими и даже весьма любопытными для биолога. И я с интересом наблюдал, как в том иле копошились птицы – разные кулики, гаги и стайки крохалей, привлечённые, видимо, локальным обилием пищи...
...А в широченном эстуарии реки Мамки, разбитой на множество русел, были издали видны канадские журавли и стаи гусей-белошеев...
Это было очень красивое зрелище – два-три километра отливной отмели усыпаны разноголосыми птицами, наполнявшими притихший мир своей гармоничной перекличкой. Горы, окружавшие амфитеатром вершину залива, обладали прекрасной акустикой - множили птичьи голоса и возвращали их в усиленном звучании...
...Журавли замирали в восторге, слыша отражённые раскаты собственных труб, а чайки-бургомистры упирались хвостами в песок, привставали на дыбы, вытягивали натужно шеи и, раскрыв красно-жёлтые клювы, испускали пронзительные вопли синкопирующими очередями...
...Кордебалет из сотен мелких куликов носился над притихшими водами, то взмывая вверх, то разворачиваясь, словно по команде главных пернатых солистов...
Издали казалось, что кто-то невидимый взмахивал черным платком...
...
Единственным зрителем в гигантской «ложе для почетных гостей» был я. Благодарным зрителем!!! Настолько благодарным, что казалось кощунственным грызть «попкорн» - в смысле спешно позавтракать тушёнкой-сгущёнкой...
А посему я решил перенести свой завтрак куда-нибудь подальше от сакральной долины – туда, где угрожающе чернели первые отвесные скалы из череды неведомых опасностей, которые мне сегодня непременно придется проскочить-перелезть-обойти...
...
Юго-западный берег залива Лаврентия был суров и непредсказуем. Многое зависело от того, успею ли я пройти под скалами до наступления прилива, и сэкономить таким образом время и силы...
...Полный отлив позволил мне сократить путь километра на три. Я быстро перешел обнажённое дно эстуария по плотному песку, перебрёл несколько обмелевших русел Мамки и вышел на материковый галечный пляж с завалами выбеленного плавника, упиравшегося в размораживаемые и размываемые обрывы...
Чёрный тундровый грунт был плодороден и обвалившиеся пласты первыми заселяли жирные кустики золотого корня, среди которых сновали безбоязненные евражки...
Верещавшие столбики сусликов сопровождали меня в каждом подобном урочище, а когда тундровый пейзаж сменялся россыпями крупных камней, то их невидимых хозяев о моём приближении предупреждали пронзительные пересвисты пищух. Они сидели на верхушках крупных камней и проворно заскакивали в щели лишь при моём приближении...
...
Я ничего не ел утром, лишь выпил кружку холодного чая, закрыл дверь гостеприимной нунямской избушки, подперев её крепкой палкой, и не мешкая отправился в путь своим размашистым ходом. А теперь, уже больше чем через шесть часов, желудок стал настойчиво требовать что-нибудь сожрать и я воспользовался кратковременным прояснением в небе. Быстро перекусил, присев на сырое бревно, и даже не пытаясь разжечь костёр. Полбанки холодной тушенки с хлебом и вода из ручья со сгущёнкой... Завтрак занял минут пятнадцать, после чего я вновь включил «пятую скорость» и радуясь, что нет нужды её снижать для «отстающих попутчиков», продолжил отбрасывать километр за километром...
...
Но вот и первый непропуск – галечный пляж обрывался метрах в двухстах скалой, которую прихлестывали усиливающиеся волны, что говорило о нарастающей силе прилива и близости открытого моря. Не раздумывая лезу вверх по границе зеленой тундры и крупно-каменистой россыпи. Иду по медвежьей тропе и ружъё на всякий случай заряжено пулевыми патронами. Чем выше поднимаюсь, тем гуще туман и сырей воздух – капли влаги висят над творожистыми пятнами лишайника, будто сила тяжести на них не действует вообще...
Вершина сопки теряется в тумане-облаке. До неё еще далеко и не хочется лезть туда – ведь все равно спускаться назад...
...
...Усталость так и проявляется - сначала пытаешься перехитрить Бога и срезаешь там, где он не советует. Так и я – увидел вдруг, что россыпь сузилась и стала пологой, а метров через триста впереди уже видна зелёная тундра, спускающаяся к морю...
Я обрадовался, сошёл с медвежьей тропы на скользкие камни и, осторожно цепляясь за верхние, стал идти по гребням нижних, обросшим мокрым и напрочь скользким лишайником. Камни были крупные и все наклонены к морю настолько круто, что даже в сухую погоду, удержаться на их поверхности вряд ли было возможно...
Вот обломок скалы метров с двадцать в ширину, а щель между ним и верхним узковата, но лезть выше совсем неохота и я, даже не оценив рисков, пошел по сужающемуся гребню...
...И сорвался в том месте, где взяться руками было не за что, а ногам не хватило какой-то пары сантиметров того гребня...
...
...Меня несло по скользкой плоскости камня с приличным ускорением... Как-то непонятно, но я сгруппировался и задрал ноги вверх, продолжая скользить на спине с волочившимся сзади рюкзаком, который, видимо, и определял направление словно румпель... Ружъё я держал в руках, тоже механически вскинутых вверх... Метров пятьдесят я летел в таком положении и ничего не видел, кроме молниеносно отпечатавшейся в мозгу картинки – внизу меня остановит торчащий камень с щелью, зияющей перед ним словно страшная пасть...
...
Удар задницей об нижний камень оставил огромный синяк, державшийся недели три, но ноги остались целы, потому что избежали той щели, куда сорвались бы непременно, будь я таким «умным», чтобы попытаться ими торомозить... «Боже! Как же вовремя ты отключил мой ум!!!» – думал я, вздрагивая от представления, в каких муках умирал бы со сломанными-то ногами в холодных камнях над равнодушным заливом Лаврентия...
...
Всё что случилось потом, не имело никакого значения. Помню, что погода «после-того-камня» быстро наладилась – прояснилось, подул свежий ветерок, а я шёл сильно хромая, но не сильно медленно. Приближался к поселку, и уже знакомые места радовали меня какой-то тихой радостью под робким солнцем, в третьем часу утра...
...Стайка гусей-белошеев возле старой заставы даже не взлетела, а просто отплыла чуток в сторонку...
...
Прошло почти семнадцать часов как я вышел из нунямской избушки и вот, наконец-то, в тусклой поселковой реальности передо мной материализовалось знакомое крыльцо...
...Ничейная собака привычно обнюхала ноги и пропустила в коридор...
...
...Тут меня и накрыло...
...
Уже через силу поднимаюсь на второй этаж и тихонько стучусь в собственную дверь. Дверь открывается мгновенно, как-будто жена вообще даже не отходила от неё. Она смотрит на меня вопрошающе-мучительно, обнимает и плачет...
...Я машинально обнимаю её, но перед глазами всё тянется и тянется мой последний, «самый-семьдесят-пятый», километр...
Глава 43
...1975
Где же я встретил Новый (1976) Год? Разумеется в Лаврентия, но никак не могу вспомнить с кем и в каком доме... Вероятней всего, с Мишей Зеленским, но нет никакой уверенности в этом. Может быть просто в Доме культуры, где к полуночи собирался весь посёлок, чтобы повеселиться под ёлкой. Но перед этим люди провожали Старый Год у себя по домам – много ели и пили...
А я тоже ведь должен был находиться с какими-то людьми в их квартире – своего-то угла у меня тогда ещё не было. Смутно вспоминается дед Митрич в геологической общаге...
Точно! Я жил в одной комнате с ним! Или в разных?..
Но, давайте по порядку...
...
В конце октября 1975 года я прилетел в Лаврентия – райцентр Чукотского района. Самого восточного района в СССР. Распределения туда я добился сам - аж через Главохоту РСФСР. Так уж получилось, что знакомство с начальником отдела главка Панкиным (Александр Николаевич, вроде?) у меня произошло ещё в 1973 году, когда мы с другом решили написать общую курсовую работу о структуре природоохранных органов СССР и поехали в Москву собирать материалы. Друг мой был коренным москвичом и жил на Кутузовском «по соседству с Брежневым». Генсек, конечно, жил совсем даже в другом «доме», но с отцом моего друга был на короткой ноге ещё по общей работе в ЦК Компартии Казахстана...
Вот тогда я и попросил Панкина посодействовать, если это возможно, и отправить меня на самый край советской земли – охотоведом Чукотского района. По выражению лица высокого чиновника я догадался, что настолько экзотичного «трудоустройства» по блату у него ещё никто не выпрашивал...
...И через два года, когда я «защитил диплом» (1975), меня распределили именно туда, куда я и просил...
...
Мой районный куратор – начальница райсельхозуправления, с плохо скрываемым недоверием слушала мои восторженнные откровения - как я заведу собачью упряжку и буду на ней кочевать по району – ловить браконьеров, вести учеты охотничьей фауны, контролировать охотпромысел...
А в сугубо личное время и сам буду промышлять песцов на своём охотучастке... где-нибудь неподалеку от райцентра...
Красивая и статная женщина к концу моего монолога покрылась аллергическими пятнами, в чёрных глазах заполыхал нервный костёр и, наконец, раскрылся её рот, из которого вырвались не ожидаемые мною похвалы, а гневный и абсолютно уничижительный ор...
- Какая упряжка!!??? Что за херню ты несешь??? Ты работать собираешься или по тундре гулять???!!! – я искренне пожалел, что так неосмотрительно раскрыл самые сокровенные планы своей начальнице. Как я узнал позже, в отношениях с подчиненными буйный нрав «брунгильды» мог зашкаливать. А вот почему Брунгильда? Наверное я отождествил её с легендарной норвежско-германской воительницей поскольку в жилах моей красивой начальницы кажется протекала кровь скандинавских викингов...
- Будешь трудиться, как и все мы, на рабочем месте за своим столом, понял!!!??? – процедила в конце-концов моя начальница, сжав полные алые губы, чтобы не забрызгать рабочее место... После этого она уже совершенно спокойным тоном позвонила на ветстанцию и распорядилась, чтобы там подготовили канцелярский стол для нового охотоведа...
Так я начал работать в одном кабинете с главным ветеринаром и главным экономистом райсельхозуправления. В соседнем кабинете располагались райархитектор и двое её сотрудников. Разномастный коллектив сосуществовал, как говорили тогда, спаянно и споенно, - женщины охотно делились сплетнями, мужики анекдотами, так что вскорости и я был в курсе всех событий маленького посёлка на самой восточной оконечности СССР, живущего по всем законам советского быта и наполненного человеческими страстями...
...
Так я и узнал поразительную историю о трёхсуточной лыжной прогулке бабы Милы, которую спас от гибели только призрак умершей девочки и алюминиевые лыжные палки. Я познакомился с бабой Милой чуть позже, причём, в весьма экстраординарных обстоятельствах, о чем написал рассказ. Привожу его здесь полностью...
...
БАБА МИЛА
В посёлке она жила давно - сразу после войны, говорят, приехала. И ни разу не выезжала на материк! Ты представляешь - ни разу за тридцать лет??!!! Странно, да? Ведь здесь все живут от отпуска до отпуска. Три года вкалывают как проклятые - долбят мерзлоту, копят деньги, коптят рыбу, выбивают путёвки в Сочи там или Крым... А баба Мила все отпуска морошку да грибы вокруг Чёрной сопки собирала, гольцов ловила на косе, прям за аэропортом, откуда народ улетал на материк, всегда собачась в очередях...
...Сам понимаешь, люди любопытны и не успокоятся, пока не найдут подходящего объяснения. И было такое когда-то кем-то как-то получено, озвучено и вполне удовлетворило поселок...
- Баба Мила - сексотка! Прячется тут от тех на кого стучала! - шушукались люди. Все понимали что это значило. К бывшим лагерным зэкам люди относились с сочувствием, а стукачей сторонились и тихо презирали...
...
Как-то поздней осенью 1976 года решил я проведать ближайшее моржовое лежбище. Идти до него было часа четыре. Со мной увязались двое поселковых парней. Вышли мы при ясной погоде, но на полпути задуло и по потемневшему небосклону стало понятно, что скорей всего к ночи поднимется пурга...
Мы заторопились, чтоб засветло добраться до единственного дома в заброшенном поселке Аккани, рядом с лежбищем...
...В конце пути нам пришлось перевалить через горную седловину и спуститься по крутому склону на каменистый пляж. Я обратил внимание на свежие следы, оставленные кем-то на снежных надувах - чукотские торбаза маленького размера настойчиво лезли вверх, но раз за разом соскальзывали и их хозяин скатывался обратно по обледеневшей корке.
"Дети что-ли играли?" - удивлялись мои молодые спутники, я же предположил, что это мог бродить Вальфо - слегка тронутый умом чукча из Лорино, который подолгу жил в той самой охотничьей избушке, где намеревались переночевать и мы...
Вскоре мы увидели одинокую фигурку возле моржовой туши, на пустынном берегу. По характерным движениям человека можно было издали понять, что он вырубает у моржа бивни.
- Точно Вальфо! - с улыбкой сказал я ребятам и пошутил: - Затыкайте ноздри! В избушке будет вариться копальхен!
Мы подошли уже вплотную, но поглощённый своим важным делом человек не замечал нас, да к тому же сильный прибой заглушал шум наших шагов...
- Амын етти! - поздоровался я аккурат когда Вальфо поднял свой топор...
- Ой! - вскрикнул Вальфо женским голосом и выронил топор...
И обернулся к нам...
Но это был не Вальфо!
На нас уставилась перепуганная баба Мила с растрёпанными седыми волосами, выбившимися из-под облезлого чукотского малахая... Точь в точь баба Яга!
- Да вот... топор-то херовый! Тупой... и с топорища слетает как рубанёшь сильней... Каждый раз насаживать приходится! - застуженно прохрипела старуха.
Она с явным раздражением швырнула видавшие виды верхонки в моржа и тот вздрогнул... от удара накатившей морской волны...
Нас обдало ледяными брызгами и мы очнулись...
Мои ребята расхохотались - так неуместно и дико выглядела ситуация в их глазах: бескрайнее море, суровые горы, медвежьи следы вокруг моржовой туши... и невозмутимая (теперь) баба Мила в облезлых нерпичьих штанах, дырявых торбазах и... в городском женском пальто...
...
Однако вечерело и холодало, а до избушки еще оставалось едва ли не три километра... Пришлось мне доставать из рюкзака свой топорик и помочь любительнице чукотских сувениров забрать у моржа его единственный бивень...
...Я отправил парней с тяжёлым бабкиным трофеем вперёд, чтобы они засветло растопили печку, а сам сопровождал бабу Милу по скользким камням...
...И тут она разговорилась...
...И не смолкала до самой избушки...
...И продолжала говорить все три дня, пока мы пережидали пургу, под завывание ураганного ветра за стеной, гул печной трубы, шебуршание мышек по углам и молодецкий храп парней в дрожащем свете прикрученной керосинки...
Это была исповедь - откровенная в той мере, на которую была способна баба Мила...
Это была фантазия - изощрённая в той мере, на которую была способна баба Мила...
...
- Вот собралась я на материк - давно не была! Сколько уж собираюсь, а все никак не соберусь! А недавно позвонила подруга из Лорино, мол, могу песцовую шапку достать - хочешь?...
- Хочу! - сказала я и поехала. Как раз совхозный вездеход подвернулся...
- Погостила денёк, переночевала и назад - чего ж там делать-то ещё. А вездеход не спешит - то одного ждёт, то другого... Стоит у конторы, тарахтит и не едет... Уж обедать пора, а мы из Лорино никак не выедем...
- Ну и черт с вами! Догонишь - подберёшь! - сказала я вездеходчику да и пошла пешком.
- Дорога укатана, южачок еще не разгулялся, главное - с колеи ни-ни! - думаю себе и топаю. Гостинцы мои в рюкзачке, обута-одета, к походам привычна, а через часок, глядишь, меня и вездеход подберёт... А нет так и до Лавры дойду - что для меня сорок-то километров. Чай не впервой! Вон, прогулялась же на лыжах в прошлый Первомай..."
...
Та "лыжная прогулка" длилась почти трое суток. Искали бабу Милу всем посёлком - и днем и ночью... Прочесали окрестную тундру и сопки, даже торосы на заливе, но так и не нашли...
Нескончаемо валил снег - крупными хлопьями, сырой и тёплый...
На исходе третьего дня снегопад оборвался и бабу Милу вдруг увидели из окна единственного дома на окраине Пинакуля - на другом берегу залива, аж в восьми километрах от Лаврентия. Там кантовались строители, откомандированные из райцентра на разборку старых бараков...
...
...Старая тётка в лыжном костюме "с начёсом" неподвижно стояла на лыжах... Будто задумалась, упёршись плечами на лыжные палки и безвольно свесив голову...
- А я так спала - чтоб не замёрзнуть... Стоя-то оказывается и сны видеть можно... А свалишься на снег, так всё одно проснёшься... Главное встать сразу, а промедлишь так и задремлешь тут же - хоть снег - хоть лёд - для измученного всё как перина пуховая. Обязательно вставай, иначе смерть... Видывала я таких на Колыме - заснули и замёрзли нахер...
...Но ты только подумай, парень - все жмурики те улыбались - будто на волю из лагеря выпорхнули!...
...
...Я то засыпал, то просыпался, силился собрать бабкины слова в осмысленную историю...
Гудела печь, выла пурга, стены тряслись и кряхтели будто из последних сил сдерживали натиск стихии...
Парни мои похрапывали на скрипучих железных койках, которые вместе с полосатыми матрасами сюда завезли лоринские зверобои чтобы всей бригадой можно было комфортно переждать любую непогоду...
...Запасливый Вальфо весь чулан затарил дохлой моржатиной, которую кроме него самого не решался есть никто. Охотники каждый раз выбрасывали вонючие запасы собакам, но Вальфо после их отъезда вновь отправлялся на лежбище - там всегда валялись туши погибших моржей...
...
- Ничего и тухлятину-моржатину сожрём коль приспичит! - баба Мила шуровала у плиты и варила макароны – из тех запасов, что оставили охотники и туристы в недосягаемости от мышей...
- А Вальфо натаскает ещё себе, а пока пусть гостит в поселке - в столовке-то его любят и всегда накормят! Он там завсегда под рукой - хоть угля натаскать, хоть льда наколоть, все сделает что ни попросишь... А главное, пашет задарма и всегда лыбится, как жених после свадьбы!!!
Старуха по-хозяйски запустила руку в мой рюкзак и достала банку тушёнки. Я отреагировал непроизвольным движением головы, но как-то вяло и поздно... Точней я пытался сообразить как следует реагировать на подобную бесцеремонность, но как-то зазевался, смутился и в конце-концов решил что лучше не реагировать вовсе... И вновь погрузился в уютную дремоту...
...
...Мне снилось как баба Мила шла по ночной тундре и сбилась с пути. Незаметно свернула на старую вездеходную колею и ушла вправо, к речке Акканийке. А через полчаса долгожданный вездеход проехал мимо - ей были видны лишь лучи далёких фар... Однако, она не растерялась а сообразила, что старый посёлок должен быть уже рядом - надо лишь перейти замёрзшую речку...
...И она спустилась на лёд, покрытый нагонной водой прилива. Отлив уже начинался и баба Мила решила что лучше перейдёт вброд и потом согреется в охотизбушке, чем будет ждать несколько часов...
...Старуха была крепкая и опытная - она разулась, пальто подвернула выше пояса и вошла в воду. Сначала шла по напитанному снегу, но в середине стало глубже и по голому льду вода стекала в сторону моря довольно быстро. Босые ноги заскользили и это было страшней чем ледяная вода для голых ног...
В руках тёплые сапоги, которые было очень важно сохранить сухими, а за спиной рюкзак с гостинцами...
...
...И я опять проснулся от её вскрика:
- А лёд-то под водой скользкий! Меня тащит течение! В море!!!... Да ещё, зараза, я забыла лямки укоротить и рюкзак уже наполовину в воде! И он тащит меня ещё сильней! Я боюсь упасть, но не могу и шагу сделать - скользко и ноги закоченели - ничего уже и не чуют! Бл....ь!
- Сбросила я рюкзак и моя новая песцовая шапка, камусные торбаса и всё-всё наххх..й унеслось в море!!! Каааак жалко, сссссука!!!...
...
...Баба Мила всматривалась куда-то, водила пальцем по старенькой клеёнке,как по карте ведущей в (не?)нужном направлении...
...
- А потом я вообще промахнулась - после речки-то, знаешь ли!... Пошла по берегу и проскочила мимо дома - забыла что он в сторонке стоит, а не на море... Темно, что ж поделаешь...
- И как вышла на лежбище, прямо к моржам, тогда только и поняла...
- А моржи-то лежат и ворчат на меня - в море уходить не хотят. Я уж и так и эдак их упрашиваю, мол, не трогайте меня, пропустите... А они сползают и пыхтят злобно... А один так и лежит молча, не шевелится! Дохлый оказался - вот за его клыками-то и попёрлась сёдни опять туда...
...
Мы с парнями по-очереди вставали и подбрасывали уголь в печь, выходили по нужде, перекусывали без особого аппетита и снова заваливались в спальники...
Пурга не стихала, но стала попривычней...
...
- Чё ж, думаю, делать? Кригуйгун-то я точняк не пройду - скалы там крутые, а назад идти опять же херово - моржи эти назад на берег вылезли... да их всё больше и больше - уже рычат и не пропускают меня! Ну и полезла я вверх, под самые кекуры, а снег-то местами обледенел весь...
...
...Мне снова привиделось как старуха в длинном пальто карабкается среди огромных валунов, забирается в какую-то пещерку и заваливается на кучу сухой травы, натасканную медведем - это была его берлога, а сам мишка тоже заявился и стоял теперь перед бабой Милой на задних лапах и ворчливо размахивал передними, требуя освободить квартиру...
- Знаешь, я так устала и замёрзла, что и на медведя мне было насрать! - теперь старуха орала чуть ли не в самые мои уши. Она стояла наклонившись над моей кроватью, размахивая руками и требуя внимания к своей важной истории...
...
В посёлке её наглость была известна всем...
Выбросят, к примеру, апельсины - народ часами толкается в очереди, а баба Мила как сирена пожарная: "Пропустите ветерана!" - всех растолкает и вытребует себе ещё и пару лишних кило... Люди её ненавидели, но возразить никто не смел - знали что кроме неприятностей себе ничего не добьёшься...
- А он, медведь-то, стоит и качается перед входом в берлогу свою... Рычит!!! А я ему говорю - уходи, дай мне поспать чутка, передохнуть хоть до рассвета...
- Ушёл, слава богу!...
...
- Но, слышь!!! Только я согрелась... так это!...Подводная лодка американская всплыла аккурат напротив... Э-э-ээээ, думаю, это неспроста! Значит, она в лунном луче спряталась и думает никто не видит. Знаешь же - когда полная луна висит над морем низко,то от неё яркий след до самого берега тянется...
- Но я глаз не отвожу, чтобы не потерять лодку, а она стоит и не шелохнётся!
- И вдруг, смотрю - а с неё фонариком морзянку стали отбивать!
...
...Наверное мне надоело слушать этот бред и я снова заснул - безумные вопли старой ведьмы уже не будили, а лишь усыпляли...
...Теперь мне снилось как с дальнего берега, откуда-то со стороны Лорино, в сторону американской подлодки засверкали ответные сигналы глубоко законспирированного шпиона...
...
- Я же в Киеве всю войну служила официанткой в офицерской столовой. Меня особый отдел туда определил - кормить летчиков и записывать всё - о чем они говорят... После войны на Колыму направили - тоже, бля.., приглядывать за офицерским составом... Так меня ведь и азбуке Морзе научили!!!
- Ох, сколько же говна в каждом человеке! Ты и подумать не можешь... Жизнь, сссссукккааа такая!
...
От этого признания я проснулся, как от выстрела, и рассматривал теперь из своего тёмного угла старую сексотскую ведьму, сгорбившуюся рядом с коптящей керосинкой и похоже не имевшую никаких сил остановить этот исповедальный поток сознания...
Она говорила и говорила, голос её прерывался какими-то всхлипами то ли жалости, то ли отчаяния...
...
- Что же я наделала? Что же я наделала?!! И зачем же это меня девочка-то спасла???!! А-а-ааа?!! Я ж тогда палки воткнула в снег и отошла нужду справить - присела, а встать не могу - ноги как чужие...
...
...Тоскливый вой несчастной женщины унёс меня во мрак её искалеченного сознания где я и сам как-будто увидел призраки каких-то людей, преследующие бабу Милу в полном соответствии с законом чувства собственной вины...
- ...Несутся эти лётчики ко мне, а я встать не могу - руки распластала по перине, а обнять некого... Забрали его... аххх... - по моему же доносу... Оооххх-ох-оххх, забрааааалииии, а как же любила я его!!! И дочечка наша уже б рядом с нами могла расти... Доооочкааа!...
Старуха бормотала все тише и невнятней...
...
...Я вдруг понял что ветер стих и мир уже погрузился в предрассветную тишину - в чистый кусочек окна заглянула Луна с фиолетового небосклона...
...
- А девочка-то спустилась по лучу, как на парашюте, и стала на моих лыжных палках подпрыгивать! Ты ж помнишь - её тогда хоронил весь посёлок, да? Ну, как же - подснежник, пропала в пургу такую же как сейчас, а весной вытаяла...
- Так это она и спустилась на мои палки! Прыгает, смеётся весело, а рукой все показывает - иди мол туда! Туда иди!!!...
- Ну, я встала и пошла! Совсем немного прошла и снегопад-то как обрезало вдруг... И все стало видно!
- И Пинакуль - вот он!!!..
...
...Баба Мила смотрела в окно уже начавшее светлеть, притушила лампу...
...Парни мои молча возились со своими вещами - мы собирались возвращаться в посёлок - хоть пешком, хоть на вездеходе, коль его пришлют за нами...
...
Через несколько месяцев меня пригласили в дом, где жила баба Мила, её соседи по коммуналке – те самые сотрудники районной архитектуры из соседнего кабинета.
...
Дверь в комнату старухи была приоткрыта и, проходя мимо нее, я увидел две алюминиевые лыжные палки, прикреплённые к стене буквой «Х», а между ними икону и фотографию той самой девочки...
Глава 44
...1976
...Мишка Зеленский позволил мне с семьей пожить в его квартире, пока райисполком не выделит хоть какую комнатушку. О квартире для «молодого специалиста» мы и не мечтали... Если помните, была такая пропагандистская сказка, мол, всем выпускникам советских ВУЗ-ов по закону положена отдельная квартира. Реальность же была совсем иной – даже комнату в общежитии приходилось добиваться с унижениями и ждать месяцами...
Мы обитали у Зеленских на полу уж не помню сколько, но нам было очень некомфортно чувствовать, что мы злоупотребляем чужим гостеприимством...
Да иногда и в поведении хозяев вырывались вполне оправданные нотки недовольства и тогда мне становилось особенно хреново... Я уходил куда-нибудь в тундру под предлогом работы и бродил там проклиная, что всё складывается ужасно плохо, вопреки моему желанию...
...
...Накануне 1976 года мне, как-то совершенно неожиданно, предложили командировку в Иркутск. Звероводческие хозяйства Чукотского района отправляли туда шкурки голубых песцов на крупнейшую в стране пушно-меховую базу, и по установленным правилам, там требовался официальный представитель, который имел право отстаивать интересы хозяйств, доказывая высокое качество каждой шкурки перед представителем базы, который, в свою очередь, старался доказать обратное. Так оспаривались нешуточные деньги, которые теряли одни, а зарабатывали другие – в зависимости от качества пушнины и умения это качество доказать (моя обязанность) или опровергнуть (обязанность эксперта базы). Отправили именно меня потому что я имел квалификацию товароведа пушно-мехового сырья, полученную в институте вместе с дипломом биолога-охотоведа...
...Я уже побывал в Уэлене, Инчоуне и Лорино, где познакомился с директорами совхозов, управляющими отделениясм и разными специалистами, а кроме того, в ту командировку меня активно продвигала главный экономист райсельхозуправления, - моя коллега по Иркутскому охотфаку, закончившая его лет на пятнадцать раньше. Ей прямо-таки приспичило передать со мной в Иркутск «северные подарки» своим бывшим однокурсникам...
...
...Едва ли не в первый же месяц, как я стал жить и работать в Лаврентия, мне пришлось поработать и на забое оленей...
...Стадо подогнали прямо к поселку...
...Каждый год это было самым важным событием в райцентре. На забой привлекали людей, даже не имевших никакого опыта. Просто требовалось множество рабочих рук – принести-отнести-снять-поднять-взвесить-почистить-убрать... Меня поставили на снятие шкур с забитых туш, подвешенных на монорельсовый конвейер. Довольно быстро я наловчился одним движением срывать шкуру до половины корпуса, а затем принимался сжатым кулаком отдирать её на оставшихся участках. Резкими ударами я отделял шкуру от мяса и отшвыривал её подсобным работникам. Саму тушу откатывал раздельщикам с острыми ножами...
Забой полуторатысячного стада оленей продолжался трое суток...
К концу работы суставы на моих кулаках, особенно на правом, вспухли, разболелись и налились прозрачной жидкостью, которая пропала лишь через пару недель...
...
За три месяца я втянулся в поселковую жизнь, перезнакомился с множеством новых людей, как местных, так и приезжих – биологов, художников, геологов и журналистов...
...
О своей жене и её дочери, оставшихся в Ангарске до моего обустройства, я вспоминал редко, и с горькой тяжестью на сердце, потому что «семейное счастье» обрушилось на меня нежданно-негаданно, как золотая клетка на вольного волка...
Винить в этом мне было некого – только самого себя. Я погружался в воспоминания, сильно переживал ночами, но ни с кем не мог поделиться...
И опять погружался в воспоминания, будто пытаясь вернуть невозвратное...
...
...Умная длинноногая гуранка с повадками кобылицы «аманай морин» спала калачиком в крошечном зимовье, а я спрашивал себя – готов ли уже к семейной жизни, и что может статься, если она вдруг согласится поехать со мной на Чукотку...
...Через несколько недель она уехала на практику в читинское забайкалье, а перед этим познакомила меня со своей старшей подругой, шутливо наказав ей присматривать за мной...
- Мало ли что?! – в монголоидных глазах моей (не)суженой зажёгся вопросительный знак, она обнялась с подругой, потом хлопнула меня со всего маху по спине и заскочила в вагон...
...И вот наш дикий по разгулу охотоведческий выпускной в ресторане «Сибирь», куда с удовольствием отправилась «присматривать за мной» старшая подруга моей уже любимой(?) девочки, чтобы мне не было тоскливо...
...Я сидел в вестибюле ресторана и писал длинное ответное письмо моей «повелительнице оленей», от которой только что прилетела трепетная весточка на «попутном вертолёте»...
...Она писала, что кочует с эвенками-оленеводами по горам и долинам, лихо ездит на оленях верхом, и что ей очень жаль, что она очутилась там без меня. Я вчитывался жадно, и мою спину вновь насквозь прожёг её прощальный удар...
...Началось застолье, поздравления, тосты, танцы и песни...
...Оркестр лабал попсу за наши червонцы, а братия свежеиспеченных биологов-охотоведов лихо прощалась с альма-матер. Я забыл о письме и безрассудно включился в общее помешательство...
...В моих объятиях кружилась «старшая подруга» в цыганском платье... Она присматривала за мной столь усердно, что вытащила из ресторана ровно в тот миг, когда это понадобилось по понятным причинам...
...Мы завалились в ту же постель, где спала прежде моя «аманай морин»...
...Утром «старшая подруга» рыдала от отчаяния... что всю жизнь одна, никому не нужна, а жизнь проходит... Я сидел, как пришибленный, и ничего не понимал, кроме того что мы переспали...
...
...Моя гуранка посмотрела на меня с вершин забайкальских гор удивлённо и разочарованно, хлестнула своего оленя и уехала в другую и недоступную мне жизнь...
...
...И вот теперь я должен ехать в Иркутск сдавать пушнину, а обратно привезти жену и её дочь, чтобы вся семья жила вместе, как это и положено...
До самого отъезда я мучался в сомнениях и, в конце-концов, пришел к жёсткому, но честному решению – я признаюсь жене, что не люблю её и нам нужно развестись.
Во всём виноват один лишь я, но у неё есть прекрасная квартира, так что особых материальных потерь они иметь не будут. Это решение показалось мне единственно возможным, хоть возможно, и неправильным, и прилетев в Иркутск, я сразу же поспешил в Ангарск на ночной электричке...
...
Позвонив в дверь я услышал незнакомый женский голос: «Я открою!»...
Какая-то женщина в наспех наброшенном халате стояла в прихожей и уставилась на меня с недоумением, а из-за ее спины выглядывал тощий мужик в трусах...
...
- О-о-о-оооой! Ты... приехал... Как я ждала тебя!... – радуясь и плача протолкалась из-за их спин жена и повисла на моей шее... В комнате стояли чемоданы и тюки... Среди них были ещё нераспакованные вещи её сестры и мужа, переехавших в освобождаемую квартиру из другого сибирского города, а чуть в сторонке - уже запакованные вещи жены и дочери, приготовленные для их отъезда на Чукотку... вместе со мной...
...Я стоял как ошпаренный... Слова, которые я тщательно подбирал для объявления о разрыве нашего брака, и собирался произнести именно в этот миг, застряли в горле, как рыбья кость...
Жена суетливо объясняла, что мать её попросила оставить квартиру бездомной сестрице, мол, все одно уезжаете далеко и незнамо когда вернетесь, да и вернетесь ли вообще?.. «А ведь и правда, нам не жалко, да? Нам ведь с тобой и в шалаше рай! Правда?!» - кажется, она чувствовала моё разочарование и, вполне возможно, догадывалась о его причинах...
Глава 45
...1976
...Из Мишкиной квартиры мы перебрались в Катрыткино (часть села Лаврентия за взлётной полосой аэродрома) – жена договорилась в библиотеке с сотрудницей, уезжавшей в отпуск на пять месяцев, и та пустила нас приглядеть за цветами и котом...
По соседству жила пара молодых киевлян - Цыбульники, с которыми мы тут же подружились. Саша был профессиональным фотографом и у меня с ним нашлись общие фотолюбительские интересы. Я снимал природу, зверей и птиц, экзотические образы охотников и оленеводов в своих путешествиях и экспедициях, а он проявлял мои пленки и печатал с них фотографии высочайшего качества...
...
Это он через год подарил мне те самые японские болотники...
А много позже, как мне сообщили наши общие знакомые, он стремительно разбогател и стал одним из первых постперестроечных «олигархов»... Меня это известие не удивило, потому что Цыбульники были трудолюбивы и предприимчивы - авантюризм из них пёр безудержно...
В посёлке самыми востребованными были «халтурки» в аэропорту – катать бочки ГСМ и в коммунхозе – красить дома. За несколько недель на этих работах можно было срубить пару тысяч «советских» на нос... Конечно, вкалывать было нужно по «двадцать часов» в сутки и до «крови изо всех отверстий»...
...А самое сложное было договориться с начальством, чтобы из многих желающих взяли именно тебя... Нашим энергичным соседям это удавалось и каждый отпуск они «шабашили», то в аэропорту, то в коммуналке... И откуда только брались такие силы у наших весьма субтильных соседей???
...
А с самим Мишкой Зеленским я познакомился в 1973 году, когда впервые прилетел в Лаврентия в качестве студента-практиканта лаборатории морских млекопитающих Магаданского отделения ТИНРО.
Устроившись в гостиничке я сразу побежал на берег моря, и увидел там парня моих лет, возившегося с рыболовной сеткой. Мы познакомились и просидели весь вечер у маленького костерка. Потом он пригласил меня к себе домой и познакомил со своей мамой – Лидией Фёдоровной.
Оказалось, что и отец его жил в Лаврентия, но уже давно имел другую семью...
...
Лидия Фёдоровна Зеленская была на Чукотке личностью легендарной и пользовалась огромным уважением среди чукчей и эскимосов. Она свободно говорила на чукотском и многие аборигены, приезжая в Лаврентия по своим делам, останавливались в её квартире. Естественно, во всем доме летал олений волос, варилось оленье или моржовое мясо, всегда было не очень прибрано, а в общем коридоре громоздились верхние кухлянки, на которых зачастую возлежали ездовые собаки...
Весь подъезд двухэтажного дома напитался «чукчанскими» запахами – брезгливо морщились «цивилизованные» соседи, но давно уже прекратили выказывать свое недовольство Лидии Фёдоровне напрямую. Несколько раз она посылала на все три буквы недовольных дам в норковых шубах и импортных сапожках и громко добавляла, что запах чукчей и эскимосов пришлым гостям следует уважать, а если не нравится, то катитесь с их земли на свою «высокодуховную рязанщину»...
- Знаешь, Гена, я даже собак люблю больше чем этих...! – говорила Мишкина мама, поглаживая маленькую болонку, уютно дремлющую на её коленях...
...
- А ведь меня чуть было не посадили!.. – оживилась она вдруг, потом задумалась и рассказала историю о своей непростой жизни в маленьком посёлке Нунямо, где несколько лет проработала председателем колхоза...
...Сам Мишка к тому часу уже ушёл на ночную смену кочегарить и лишь мы с собачкой в робком свете ночного солнца слушали откровения отважной женщины, которую много лет подряд пытался увезти в Москву известный на весь Союз кинорежиссёр – лауреат высочайших государственных премий, безответно полюбивший «красивую Лиду» на всю свою жизнь, и впоследствии назвавший её именем даже свою дочь от нелюбимой жены...
...
Лидия Фёдоровна приехала на Чукотку в трюме того самого воспетого парохода... «Я помню тот ванинский порт...» в самом начале войны и отправилась в тундру работать учительницей «красной яранги». Кочевала с оленеводами и учила их детей читать и считать...
...Из родного Воронежа в тундру привёз её муж Антон, который ещё в 1933 году неведомыми судьбами попал на Чукотку. И вот в первом же «северном» отпуске, летом 1941(!!!) года, Антон встретил свою невесту... Они быстренько обручились – горячая кровь диктовала свои требования даже на пороге войны...
...
Я пытался представить себя в той атмосфере – каждый день над головй самолёты – как советские, так и фашистские, издалека слышна артиллерийская канонада...
Колонны новеньких танков и машин с весёлыми красноармейцами «с иголочки» - на запад, колонны раненых, истерзанных и проклинающих всё на свете красноармейцев – на восток...
Люди настроены кто-как – одни в панике, бегут куда-попало, другие затаились в надежде, что немецкая армия их освободит из-под гнёта большевиков...
Особисты свирепствуют «по закону военного времени» и выносят смертные приговоры не особо-то долго и разбираясь... Командиры знают, что за спиной каждого чекиста стоит его собственный заместитель, который немедленно заложит своего командира при первом же подходящем случае...
Никто никому не верит... Паника порождает панику и безумие...
И я представил себе как Зеленские выскочили из-под фронтовой лавины, вскочили «в последний вагон» и покатили на Дальний Восток...
В тот самый «ванинский порт»...
...
Они кочевали, учили чужих и рожали своих детей - так же, как и все кочующие оленеводы...
Было горько и непросто – две дочери не выжили и остались навечно в тундре, где-то неподалёку от горячих ключей с тёплым названием «Бабушкины очки»...
Старший сын Зеленских - Гена, мой друг Мишка, и младший – Серёжка, родились в разных местах и радовали маму, как радуют любящих родителей все малые дети...
Но... старшего зарезал пьяный зверобой, ворвавшийся в их нунямский дом за бутылкой водки. Гена был совсем ещё юным подростком, но бесстрашно защитил маму собственной грудью...
...
А с мужем Лидия Федоровна рассталась ещё смолоду и полностью посвятила себя детям и председательской работе...
...Ей доверились жители маленького посёлка, бо́льшую часть которого составляли эскимосы, насильно перевезённые в Нунямо из древнего поселения Наукан. Их родной посёлок был закрыт советской властью по политическим причинам (подробности в главе 47). Переселенцы сильно тосковали по отнятой малой родине – были и такие, кто не справлялся с тоской и «уходил к верхним людям»...
И доверием нунямцев Зеленская дорожила сильней всего...
...
Молодая и красивая женщина с голубыми глазами и мелодичным голосом великолепно овладела чукотским языком, досконально познала культуру чукчей и эскимосов и с охотой употребляла любую их пищу.
Маленький нунямский колхоз успешно выполнял социалистические обязательства и прославился «на весь Союз» после того, как туда потянулись журналисты и киношники, охочие до экзотики «культурного рывка из каменного века в социализм».
Успех стал настолько очевиден, что Зеленскую наградили орденом Ленина!...
...
Самим коренным жителям больше всего по нраву пришлась система натуральной оплаты труда – по трудодням. Все усердно трудились и радовались что их семьи сыты, обуты и одеты. Ревностно, как и в моей Юнго-Кушерге, люди ценили по заслугам труд каждого. Делили по справедливости на общих собраниях добытые сообща шкуры, оленьи туши, ремни и чааты, лахтачьи подошвы и камусы, моржовые кымгыты и бивни, песцовые и лисьи шкуры и прочее...
Подобное устройство общественной жизни было понятно, и вполне соответствовало принципам, выработанным веками в сообществах коренных северян. Именно благодаря тем принципам и сформировалась «арктическая экологическая цивилизация» (сошлюсь на монографию Анны Беликович «Арктика: земля и люди»)...
...
...После отмены трудодней нунямцы долго ещё не умели пользоваться деньгами и бывало так, что за одну поездку в райцентр состоятельные оленеводы и охотники просаживали всю месячную зарплату, а потом их семьям не на что было купить даже свежий хлеб, чай, детские сладости и прочие «товары повседневного спроса» аж до следующей зарплаты...
Лидия Федоровна резко критиковала районное и окружное начальство за непонимание нужд коренных жителей и отстаивала их интересы без особого страха – «дальше Чукотки-то чай всё равно не вышлют»...
...
Власти же умели расправляться с неугодными, и после нескольких лживых статей и фельетонов, Лидия Федоровна Зеленская ворвалась в кабинет первого секретаря райкома КПСС и швырнула на его стол партбилет...
...
Из Москвы прислали маститого пропагандиста журнала «Коммунист» и от Зеленской потребовали дать ему интервью...
- Меня спасло лишь то, что я не сказала ему ни слова... вообще! Он упрашивал.., мол, давай просто поговорим... только между нами... лишь по секрету...
Но я молчала, как камень!... –
...
...Лидия Федоровна смотрела на низкое солнце за маленьким кухонным окном. В её взгляде, казалось, застыли и смирение, и непокорность, - одновременно...
Такие взгляды я отмечал в Магадане у людей, о которых говорили, что они давно освободились из лагерей ГУЛАГА и уже давно реабилитированы, но с севера все равно не уезжают...
То ли не могут, то ли не хотят...
Глава 46
...1977
- Медведь стоял у дверей бани, а там полно женщин и детей! Подозреваемый не имел преступного умысла... – отвечал Юра Эккем на мой вопрос: «Как же так случилось, что жителю Нунямо пришлось застрелить белого медведя, занесеннного в Красную Книгу?»
Я уже составил протокол на нарушителя закона и опрашивал свидетелей. Юра когда-то служил милиционером, и в своих показаниях пользовался оперативным сленгом, видимо, по привычке...
Все остальные свидетели говорили то же самое – огромный медведь вышел из торосов, зашел в посёлок, побродил по улицам, а потом встал перед баней и ждал когда кто-нибудь выйдет...
...
Похожих ситуаций в 1977 году оказалось много и я уже составил больше десятка протоколов на «нарушителей закона», изъял медвежьи шкуры и отправил всё в Анадырь. Мое начальство передавало документы в милицию и прокуратуру для возбуждения уголовных дел, а те довольно быстро выносили постановления об отказе в возбуждении таковых...
Все соблюдали установленный законом порядок действий...
...
Своего первого живого белого медведя я увидел в Уэлене, куда меня командировали в тот же час, как только в райисполком позвонил председатель сельсовета и пожаловался, что медведь ходит по поселку и пугает людей...
...
...Я вылез из самолета Ан-2, приземлившегося на льду лагуны, и шёл в поселок по твёрдому насту. И, надо же такому случиться, - из-за тороса выглянул белый медведь и тут же бросился от меня в сторону... Уэлена...
Я выхватил пистолет и побежал за ним. Для смелости орал что-то... Что должно было, видимо, сильно напугать самого медведя...
...Рюкзак неуклюже болтался на спине, бежать в полушубке и тяжелых валенках было неудобно и скоро медведь скрылся между домами...
...Когда я, наконец, добежал по его следам до крайних домов, то заметил пару мужиков с ружьями и биноклями, высматривавших зверя уже на морской стороне. Тот успел пересечь единственную уэленскую улицу, и ловко виляя тощим задом в нагромождениях льда, уходил к широким разводьям, из которых поднимался чёрный пар...
...Некоторое время за ним гналась свора остервенелых собак, но вскоре они вернулись, всё ещё возбужденно оглядываясь и облаивая наглого мишку. Они тяжело дышали и роняли слюни с болтающихся языков...
...
Зиму 1976-1977 годов, пожалуй, без преувеличений можно было назвать «годом белого медведя». Звери выходили из льдов Чукотского и Восточно-Сибирского морей и бродили по всем прибрежным посёлкам в поисках пищи. А возле туш выброшенных моржей и китов собирались десятками. Самое впечатляющее скопление было отмечено между селами Ванкарем и Нутепельмен 7 ноября - на «праздничный обед» у мёрзлой китовой туши собралось несколько десятков бурых и белых медведей вместе...
Той же зимой белый медведь был отмечен вообще на «дальнем юге», если применить такую терминологию к сугубо арктическому зверю. Его видели даже южней мыса Лопатка, что на Камчатке. Морских арктических хищников наблюдали в сёлах и городах, расположенных в сотнях километров от моря! Чаще такие встречи происходили во второй половине зимы и весной – истощённые звери плелись напрямую к Северному Ледовитому океану через горы, леса и тундру...
...
Один исхудавший белый медведь напал на ваежского рыбака (Анадырский район) возле его избушки, но был настолько обессилен, что человеку удалось заколоть огромного хищника ножом. Причём, рыбак сумел сделать это даже будучи поваленным на снег и придавленным зверем... Превозмогая зловоние медвежьей пасти, раскрытой прямо над своей головой, он сумел выхватить острый нож и всадить его несколько раз в медвежью тушу...
...В желудке зверя были обнаружены только окурки и этикетки с консервных банок...
...
На основе множества наблюдений мы пришли к выводу, что той суровой зимой миграциям белых медведей на юг способствовали необычно плотные ледовые поля, «сползавшие» сплошными массивами из Ледовитого океана в Берингово море.
И... уносившие белых медведей даже южней Алеутской гряды - в Тихий океан...
...
В марте 1977 года мне неожиданно предложили возглавить Госохотинспекцию Чукотского автономного округа...
...
Разумеется, исключительность ситуации с белыми медведями стала для меня самым важным делом, и я воспользовался всеми предоставленными полномочиями. Мы собирали ежедневную информацию из всех населённых пунктов округа. Удалось организовать бригады по охране и отпугиванию белых медведей в береговых сёлах и узаконить их деятельность решением окружных властей.
Тем бригадам иногда приходилось буквально выталкивать из сёл огромных арктических хищников бульдозером или тяжелым вездеходом...
А из райцентра Мыс Шмидта медведя, приученного и прикормленного «сердобольными» людьми, пришлось «депортировать» к острову Врангеля аж на вертолёте - после того, как «милый» зверь попытался затащить под дом девочку, угостившую его банкой сгущенки... Можете себе представить как всеобщее умиление мгновенно сменилось всеобщей паникой у всех тех «любвеобильных», в том числе и отца, который вот только-только, минуту назад, упоённо фотографировал свою дочь и «ручного» умку...
Медведю пришлось довольстваться девочкиным валенком, а нас завалили гневными жалобами «добросердечные» жители посёлка – те же самые, что и приучили попрошайничать самого кровожадного хищника Арктики...
Пришлось нашему охотоведу заманивать хищника в подвесную железную клетку, в которой затем переправили зверя на вертолёте за триста километров от берега, и там выпустили на дрейфующие льды...
...
...Однако, через неделю или чуть больше мишка снова пришел на Мыс Шмидта, как ни в чем не бывало, и тут же стал требовать сгущёнку у всех встречных...
...
Мы расследовали каждое появление зверей, их агрессивное поведение, нападения на людей, а также и случаи убийства опасных, но всё же «краснокнижных», животных.
Учёные и специалисты утверждали, что в большинстве случаев агрессия белых медведей происходит по вине самих людей.
«Белых медведей подкармливать нельзя! Убирайте со свалок съедобные отбросы! Немедленно изгоняйте диких зверей из населенных пунктов, но не стреляйте в них!...» - мы писали подробные инструкции на русском и чукотском языках и распространяли их многотысячными тиражами во всех городах и сёлах Чукотки...
...
Описывая наши тогдашние бюрократические усилия, я могу теперь позволить себе и ухмыльнуться недоверчиво в собственный адрес, потому что большинство застреленных медведей в ту зиму остались «неотомщёнными», то есть как милиция, так и прокуратура закрывали без расследований даже случаи явного браконьерства. Как мы ни старались доказать явный умысел того или иного преступления, но все высокие инстанции нам отказывали и это огорчало, особенно в тех случаях, когда убегающих, а не нападавших, медведей расстреливали из кабин тракторов или вездеходов...
Даже когда на фото возле расстрелянного «опасного хищника» горделиво позировал его убийца, обладавший властными полномочиями...
...
...Однако хоть и не часто, но иногда нам всё же удавалось добиться справедливости с помощью журналистов «Советской Чукотки», «Магаданской правды» и даже «Литературной газеты». Я не ограничиваюсь лишь делами по белым медведям, а принимаю во внимание все случаи журналистской поддержки в наших попытках достичь правды, невзирая на чины...
Это меня сильно вдохновляло...
Кажется и те журналисты стали мне верить, и всё чаще сами предлагали свою помощь. Высокопоставленные браконьеры получали по заслугам после публикаций разоблачительных очерков и фельетонов...
Игорь Рига, Юрий Скоробогатов, Евгений Берлинг, Виктор Гладышев – я обязан с благодарностью упомянуть имена этих чукотских и магаданских журналистов...
А помощь известного режиссера Центрального телевидения Сергея Медынского, журналиста газеты «Правда» Михаила Полторанина и Бориса Плеханова из «Литературной газеты» вообще невозможно переоценить. Благодаря им нам удалось привлечь к ответственности за браконьерство самое высокое партийное начальство Чукотки и уцелеть самим без особых потерь (если не считать моего увольнения с должности в 1984 году...)
...
Радует и то, что детальные наблюдения наших охотоведов и егерей за белыми медведями оказались востребованными для науки, и были опубликованы через много лет даже в Америке...
Глава 47
...1973
Первый раз я поехал в Нунямо в 1973 году вместе с Мишей Зеленским. С этого посёлка началась моя первая студенческая практика на Чукотке. А он поехал туда собирать древние артефакты для музея, отпросившись на пару недель с работы...
...Пришвартованный кормовым якорем вельбот раскачивался на волнах метрах в трёх от суши. Ближе было нельзя, чтобы он не не бился днищем о каменистое дно...
Пассажиров было человек десять. Сначала погрузили детей с женщинами. Зверобои в высоких болотниках подносили людей к вельботу и, улучив момент, сбрасывали их прямо в лодку. Мужики забредали сами и запрыгивали, когда судно падало в «ложбину» между волн. И мне тоже удалось таким же образом впервые оказаться на классическом китобойном вельботе. Швыряло изрядно и за время погрузки все успели так или иначе намокнуть – обычное дело...
...Северяк крепчал, короткие и злые волны били в левый борт и капитан Кергин приказал поднять фальшборта. Через миг вдоль всего левого борта был поднят и туго натянут брезентовый «фальшивый борт» высотой с полметра и в лодке стало даже почти уютно. Но качка была нешуточной и кое-кто из пассажиров не мог сдержать тошнотиков – им тотчас подавалось маленько ведёрко...
Молоденькая девушка в модном импортном плащике не поднимала даже головы за всё время, пока вельбот пересекал залив Лаврентия...
...Капитан вёл судно ломаным курсом – сначала прямо на Пинакуль, чтобы поскорей спрятаться под северо-восточный берег, где волнение почти не ощущалось, да и ветер был заметно слабей, а уже оттуда, прижимаясь к обрывистому берегу мы «добежали» до Нунямо без приключений. Кергин ловко завёл вельбот в горловину реки Нунямки по узкому и извилистому фарватеру, и пришвартовался рядом с другими лодками...
...
Пассажиры посыпались на берег кто как мог, и оживленно рассказывали встречавшим о нашем непростом путешествии. Я помогал переносить вещи и тут ко мне обратилась та самая девушка с бледным от страха и недомогания лицом. Я протянул руки и она с готовностью упала на них, судорожно обхватив меня за шею...
Девушка оказалась неожиданно легкой, вопреки внешнему виду, - я нёс её бережно и... долго...
...Запах духов, лёгкое дыхание и нечаянное прикосновение полных губ к уху вдруг взволновали меня и даже представилось, что то был настоящий поцелуй...
Я поставил девушку на ноги, посмотрел в лицо и хотел спросить как она чувствует себя. Но не осмелился...
«О, мой бог! Да какая же она симпатичная брюнетка!!!» - полыхнуло в мыслях...
Девушка поблагодарила со смущённой улыбкой...
...
Мы поднимались в посёлок по крутой тропинке. Мишка вел себя по-хозяйски – его здесь знали и обращались на чукотском, как к своему. Рядом с красивой девушкой и он вел себя несколько смущённо и с удовольствием показывал магазин, почту, медпункт и школу...
В школу-то мы и завели её – новую учительницу начальных классов. Она благодарила нас и, казалось, не хотела расставаться, поскольку в малюсеньком Нунямо ей было всё чуждо и незнакомо, а мы всё-таки казались ей почти уже близкими друзьями, а кроме того, мы с Мишкой были молоды и симпатичны... И она тут же пригласила нас в гости – вечером, сегодня же, - «вот видите какая у меня комната...»...
...
Мы пошли к Юре и Броне Эккемам, у которых Миша всегда останавливался, как бы у родственников, и теперь тоже договорился, чтобы поселить в их же доме и меня. Семья Эккемов приняла нас радушно – стол ломился от местных деликатесов: моржовые ласты, итхильхын (китовая кожа), квашеный лахтак с морской капустой и маринованными листочками ивы и нунивака (золотой корень)...
...Мы выставили по бутылке водки, купленной ещё в Лаврентия, так как в маленьких поселках спиртное продавалось только по субботам, и только по одной бутылке. Короче, мы ели-пили и радовались встрече с замечательными Юрой и Броней – уже опьяневшими и едва державшимися на ногах, но вдруг вспомнили что нас ждут в гости и отправились на улицу. Возле соседнего дома Мишку окликнули из ночной тьмы и он сказал чтобы я шёл один и не ждал его, а он, мол, подойдет чуть позже...
...
Маленькая комнатка сверкала чистотой и бедностью. Два окна зияли чёрными квадратами – пустыми и в то же время беспрепятственными для хищных ночных фантазий. Занавески для защиты от любопытных глаз новой хозяйке ещё предстояло приобрести...
...Девушка сидела на своей заправленной кровати, а я на ящике из-под картошки. Между нами был учительский стол с чистой скатертью, а на нем анадырские гостинцы - копченая колбаса, сыр, батон, шоколадные конфеты и дымящийся электрический чайник. Индийский чай «со слонами» был заварен в отдельной кружке и прикрыт картонкой...
Девушка приехала из Анадыря, где закончила педучилище и попала по распределению в Нунямо...
Она приоделась во что-то яркое выше пояса, но мой жадный взгляд цепляли только чёрные шерстяные колготки, туго обтягивавшие её ниже пояса...
Водка шумела в голове, но я помнил, что вот-вот должен прийти наш друг и старался держать себя в руках. Мы болтали о том о сём, рассказывали анекдоты, смеялись и... поглядывали друг на друга с жадным интересом...
Но зияющие чернотой окна и загулявший Мишка все ещё стояли между нами почти непреодолимой преградой...
Девушка откровенно заявила, что ей будет здесь очень тоскливо, потому что она точно не сможет найти себе парня в таком малюсеньком чукотском посёлке...
...
Мишка Зеленский с малых лет научился управлять ездовыми собаками. Как и положено, у них в Нунямо была собственная упряжка, на которой до своей преждевременной гибели ездил на охоту юный, но «ранний» Гена, старший брат Миши. А по-надобности упряжкой пользовалась изредка и сама Лидия Федоровна – то на партконференцию в Лаврентия, то на совещание передовиков сельского хозяйства – туда же, а то и просто - погулять в выходной день по магазинам райцентра, купить что-то вкусное детям, что-то модное себе...
Мишка любил кормить собачек. Доставал замороженный кымгыт и рубил его острым топором на мелкие кусочки, которые бросал собачкам, визжащим и нетерпеливо рвущимся на натянутой цепи. Время от времени и сам проглатывал лакомый кусочек проквашенной моржатины с нежно-розовым салом и жмурился от удовольствия – так нравился ему копальхен...
- Опять копальки нажрался! – ругалась Лидия Федоровна, когда довольный мальчик забегал в дом и садился вместе со всеми пить чай с горячими оладьями. С каждым выдохом из его рта вырывался резкий запах, который у непривычных людей вызывал отвращение и тошноту. Мама морщилась, хотя могла спокойно съесть копальхен и сама, но считала что есть его следует лишь в исключительных обстоятельствах, скажем, если вдруг пурга прихватит вдали от дома... или осенний шторм прижмёт на неделю-две... где-нибудь в бухте Поутэн или Чиини... Но дома его есть не следует – все-таки это дом, тепло, уют и запах далекой родины...
...Который всегда должен напоминать о том, что ты и сам из древнего польского рода...
...
...Тем не менее, Зеленская органично прижилась в Нунямо. И даже её тоска по далекой родине была здесь вполне понятна науканским эскимосам, чью малую родину отобрала советская власть совсем недавно - в 1958 году. И они сильно горевали по покинутым землянкам-нынлю, прилепившимся к неуютным и насквозь продуваемым скалам на мысе Тугнехалха (мыс Дежнёва)...
Сотни лет назад построили те жилища их предки, а потом, поколение за поколением - выросли, упокоились и ушли в верхний мир из тех же родных стен... И связь с душами родных тоже теперь ведь оборвалась.. И кладбище тысячелетнее теперь некому присматривать... И скалы те, совсем не суровые, а напротив – родные и милые, уже не окинуть привычным взглядом... Настолько жить стало печально, что старики всплакивали, видя кайр, несущихся стая за стаей, вдоль нунямского берега... «Наши кайры летят! Наши... родные!!!... – всхлипывали они, показывали внукам стремительных птиц, и рассказывали как собирали яйца на скалах, как собирали нунивак вдоль говорливого ручья Куик, как встречались с братьями и сёстрами с соседнего американского острова...
Приведу отрывок из стихотворения прекрасной эскимосской поэтессы Зои Ненлюмкиной, родившейся в Наукане в 1950 году. Мне кажется её «птицы Наукана» несут в человеческую бездонность, или в бездну человечности (как хотите), всю неизлечимую тоску эскимосов по утраченной навеки-веков маленькой-малюсенькой, но космически огромной родине (в заглавной букве настоящая родина, по-моему, не нуждается...). Я слышу в тех словах так много радости... и так много печали...
Весенний Наукан!
На льдине млеет нерпа,
и солнце свозь туман,
и полнятся теплом
твои земля и небо –
улыбка и слеза,
улыбка и слеза.
И снова слышу я
За полосой тумана
смятенье сотен крыл
в рассветной тишине.
То в памяти моей
все птицы Наукана
слетаются ко мне,
слетаются ко мне!..
Как оперенье птиц,
легка моя камлейка.
Мне весело бежать
по тундре налегке.
И ветер шепчет мне:
- А ты понять сумей-ка,
о чём поёт весна,
на птичьем языке,
на птичьем языке!
- Как океан велик!..
Нам нынче не до шуток...
А-а-лик! А-а-лик! А-а-лик! –
кричит мне стая уток.
И чаек караван – тревожно:
- К”еун, к”eyн”!
Мы мчимся в Наукан,
но где он, где он, где он?!
Просторами морей,
прибрежных скал величьем
он в памяти моей
и в постоянстве птичьем...
(отрывок процитирован отсюда – zorinanata.ru/poety-chukotki/pticy-naukana)
...
До ликвидации посёлка встречи советских и американскими эскимосов происходили хоть и скрытно, но вероятно, довольно-таки регулярно. Об этом свидетельствовали «свежие» штампы с годом выпуска на винчестерах, изымаемых иногда милиционерами и пограничниками случайно или «по наводкам»...
Три километра семьсот пятьдесят метров – таково кратчайшее расстояние между двумя островами, принадлежащими сотни, если не тысячи, лет единому эскимосскому племени «инупик». Наверное, вполне обычным делом было для островитян сходить пешком/сгонять на вёслах/собачках из Имаклика и Кунги (поселения на советском острове) в гости или, скажем, «за спичками, патронами, мукой или сахаром...» в Ингалик, по-нынешнему Диомид (городок на американском острове). Люди навещали сестер-братьев, дядьёв-тёток, кумов-кумушек, шаманов, просто друзей. Всё было, как у всех народов, как во всём мире...
По воле явно недоброго рока, все друзья и близкие родственники оказались разделены двумя самыми могущественными странами планеты, угрожавшими друг другу даже ядерными бомбами...
А чтобы мысли типа «сходить в гости» даже не возникали, советская власть сначала выселила всех эскимосов с острова Ратманова (Большой Диомид) в Наукан (1948 год). Похоже, этого оказалось мало, и ещё через десять лет был ликвидирован и Наукан...
Отрывки из дневника Миши Засыпкина
20 утром (20 августа 1976 года — Г.С.) ... отправились в Наукан.
Дошли до Горячих ключей. Удивительное дело. Кругом холодная тундра, а тут бассейн, и в нём вода тёплая, как в ванной. Солёная. Решили искупаться на обратном пути.
Поднялись по долине реки, перевалили, но пошли немного неверно. Спустились в так называемую «Долину Смерти». Ничего долинка, лук растёт, тепло. Зимой там часто люди замерзали, (когда-Г.С.) на Наукан ходили. Обрыв, пурги.
Вышли к морю. Скалы, спуститься невозможно. На скалах базар — моевки (ещё на яйцах), бакланы (взрослые птенцы), топорки, ипатки, кайры, чистики. Всё, что полагается.
Снова поднялись по долине и перевалили на Наукан.
И сразу с перевала увидели маяк — памятник Дежнёву. Это очень впечатляет. Настоящий край земли, конец её. Виден о. Ратманова и Крузенштерна, а за ними Аляска.
Справа Тихий океан, слева Ледовитый. Море шумит, и киты. Китов очень много, они пасутся около берега и вздыхают (при выдохе).
Над морем туман, а над ним видны горы Аляски.
Что же чувствовал Дежнёв и его молодцы, когда первыми обогнули мыс Дежнёва и увидели это? На кочах, вокруг враждебные племена.
Спустились к памятнику, заночевали на полярке (полярная станция — Г.С.). Сейчас там никто не живёт, станция была опечатана. Но её конечно же открыли, ограбили и загадили. Только в одной комнате более-менее сносно, а в остальных кошмар. Какие всё-таки свиньи люди.
Наукан — удивительный посёлок. Прилепился на крутом склоне, как грузинские селения в горах. Последний оплот эскимосов — из других мест их чукчи вытеснили, а отсюда не смогли.
Но до чего же всё-таки убого здесь жили люди!
Если какого-нибудь горожанина из средней полосы, который никогда и нигде не бывал, привести сюда! У него бы волосы встали дыбом. Люди жили воистину в нечеловеческих условиях.
Какие-то полудома-полуземлянки. Как барсуки, в землю зарылись, в сырую, мёрзлую. Есть чайник, ножик, котёл, гарпун, ружьё и несколько шкур — и ладно, живут. Дико.
И на отшибе со всем этим контрастирует полярка — высокая, просторная. Только она одна и цела со своими атомными батареями...
...На море большие стаи уток (в основном гаги-гребенушки, есть очковая) и чистиков (я поначалу даже спутал их с утками).
И киты. Пасутся, дышат, резвятся. Несколько раз высовывали голову из воды, выпрыгнет, а потом тяжело падает на бок, с шумом и плеском...
...Переночевали на полярке, утром я добрал пробы зубов и пошли домой.
Туман, густой и сильный. Поднимаемся всё выше и выше — и вдруг над туманом просвечивает солнце и проступают контуры соседних сопок. Ещё выше — и у наших ног море тумана, а в нём, как острова, плавают вершины сопок.
Солнце палит нещадно, ветра нет. Такая изумительная погода! Я мог бы идти и без рубашки, но рюкзак плечи трёт...
…
Как-то раз Лидия Федоровна попросила пожилого эскимоса взять её на охоту. Тёплым июньским днём тот заметил скопление нерп в широкой полынье прямо напротив посёлка и торопливо тащил туда свою кожаную байдару...
Был выходной, и ещё до появления охотника Зеленская сама любовалась этими нерпами с пригорка, погружённая в невесёлые размышления о своей одинокой жизни с малыми детьми на самом краешке земли...
На шее молодой женщины, как и положено в праздничный день, красовался цветастый шёлковый платок...
...
...Лидия Федоровна рассказывала нам с Мишкой, что в тот день ей было так уютно сидеть на корме утлой лодочки, что она стала даже песни петь под тёплым солнышком. Грусть покинула её и каждый меткий выстрел эскимоса вызывал искреннее восхищение «синеглазой чукчанки». А удачливый охотник с подозрительным вниманием рассматривал, а затем тщательно прощупал её цветастый платочек...
И по просьбе охотника она сняла яркий дамский аксессуар, и даже обвязала им морщинистую шею старика...
...На следующий день старичок заявился в правление колхоза и выпросил у председателя её цветастый шёлковый платочек, поскольку был уверен, что небывалый успех во вчерашней охоте обеспечил именно этот амулет!...
...
- Знаешь, Гена, какие они суеверные! Я долго не могла поверить, что им нельзя даже спасать друг друга если тонешь... Ведь это иногда совсем просто – брось верёвку или подай весло... И конечно, я страшно разозлилась когда оленевод в нашей Нунямке утонул, а второй-то мог ведь бросить чаат и вытащить друга, но он просто шёл по берегу и запоминал завещание: «Винчестер старшему сыну, двенадцать оленей тоже ему, а остальное жене, ярангу – матери...», и всё в таком духе - до последних торбасов...
- Причём, он ведь долго и утонуть-то не мог - кухлянка держала, как спасательный круг, пока не напиталась водой...
- Нельзя, мол, духов воды злить! Превратят хорошего человека в злого «тэрыкы»!
- А в конце, мол, тот утопающий сказал: «Жену забери сам!» - понимаешь, Гена???
Глава 48
...1977
Осенью 1976 года мы с Мишкой Засыпкиным застряли в Нешкане, куда пришли пешком с мыса Дежнёва, - об этой экспедиции я упоминал в предыдущих главах. Погоды не было, вертолёт не летел, и мы напросились на гидрографическое судно «Дмитрий Лаптев», которое болталось где-то в Чукотском море. Верней, это директор нешканского совхоза по рации уговорил капитана взять пассажиров до Лаврентия, а мы, в свою очередь, упросили директора замолвить словечко и за нас.
Пассажиров было много, главным образом школьники, которых на всю зиму родители отправляли в лаврентьевский интернат...
...Но прибой лупил свирепый - ни вельбот совхозный не спустить, ни судовой шлюпке не причалить... Словом, доставить людей на судно никак не получалось...
...
Дня два или три директор с капитаном нервничали и, в конце-концов, решили перенести погрузку-посадку в Энурмино, где имелась относительно спокойная бухта...
Серебристо-ша́ровый (краска которой красили морские суда называлась «шАровой») красавец «Дмитрий Лаптев» снялся с якоря и направился в бухту малым ходом... А всех пассажиров набили в тесный салон вездехода ГТТ и он помчался в сторону мыса Нэттен...
...Мы ехали по ровной песчаной косе около двух часов - быстро и почти без тряски, но как только выскочили на кочкарниковую тундру, то ещё почти целый час не сбавляя скорости наш вездеход нёсся по ямам да ухабинам...
Людей бросало от борта к борту. Поначалу все смеялись, падая друг на друга, но потом притихли и лишь вскрикивали от болезненных толчков и ударов...
...
В вездеходе нас с Мишкой посадили на какие-то мешки и по дороге, пока меня швыряло туда-сюда, они показались мне «шибко подозрительными». Я поёрзал на своём и нащупал дырку откуда торчал клок желтовато-белых волос...
Белый медведь???!!! Показал Мишке и у того округлились глаза... Покопались в мешке, что был под ним и убедились что и там - тоже шкура белого медведя!!!...
Что делать??? Я - представитель государственной власти и ничего не знаю о двух белых медведях, убитых в моём районе неизвестно кем и когда, но их шкуры лежат прямо под моей задницей!!! Это ли не доказательство??? Мы оба в замешательстве – ситуация патовая. Директор совхоза взял нас на вездеход, договорился и насчёт судна, а сам везёт «краснокнижные» шкуры!???
Ну, что же делать? Изъять шкуры, остаться расследовать и чёрт знает сколько ещё торчать то ли в Энурмино, то ли в Нешкане??? Мишке уж точно нельзя, и так все сроки перебрал. И его с нетерпением давно ждут семья и институт в Магадане...
Что же делать!!!...
...
- Это что за шкуры вы везёте?! – громко и строго я задал вопрос директору. Оба мешка лежали перед нами развязанными и приоткрытыми. Мы с Мишкой не отдали их помощникам директора, которые хотели втихую погрузить шкуры на судно вместе с вещами всех остальных пассажиров...
...Взрослые и дети выпрыгивали из вездехода и бежали к вельботу со своими рюкзаками и чемоданами...
...
Директор сориентировался молниеносно! «Я ничего не знал!...» - он задумался, а потом решительно отбросил мешки со шкурами в сторону.
- Так! Шкуры вернуть в Нешкан и сдать на совхозный склад под роспись кладовщика!!! - он с решительным видом объяснял кому-то из своих работников, а сам косился на меня, ожидая поддержки.
Я понимал, что обязан сейчас же изъять эти шкуры и остаться с ними в Нешкане на дорасследование...
Но, чёрт побери, ведь я ничего не смогу сделать, кроме как составить протокол на какого-нибудь местного жителя, который заявит что ему пришлось обороняться самому или защищать кого-то другого, от «свирепого хищника»...
И всё это время мне ведь придется таскать за собой эти шкуры по двадцать-тридцать кило каждая!!! Как же мотаться с ними меж двух посёлков эти полста километров? Как и где дожидаться вертолёта или другой оказии до дома???...
Мишка смотрел на меня уже издалека, как-будто из Магадана, и оставаться явно не собирался... Да и не его это дело, а только моё, конечно же...
...
- Пишите расписку, что шкуры будут сохранены до особого распоряжения органов госохотнадзора, а сами вместе с председателем сельсовета оформите акты об обстоятельствах отстрела двух белых медведей с указанием места, даты и лиц. Укажите и виновных, и свидетелей. Акты вышлите мне заказной почтой!... – я отчеканил это, натянув на себя максимально официальный вид...
...Вокруг нас столпились насторожённо-любопытные пассажиры, но директор сделал всё что требовалось без тени смущения, и отдал мне лист бумаги, который теперь позволял и мне «с чистой совестью» погрузиться на судно и отправиться домой...
...
Нам с Мишкой выделили отдельную каюту, что было удивительно, поскольку всех остальных разместили в просторной кают-компании. Едва мы улеглись на койки, как в дверь постучали и предложили попариться в финской сауне. Мы удивились ещё сильней, но с удовольствием согласились...
...В сауне уже сидели и потели директор совхоза и капитан, замотанные в простыни. Рядом серебряный поднос - коньяк, четыре рюмашки и блюдце с нарезанными лимонами в сахаре...
...
Я уже не удивлялся и совсем не радовался, догадываясь, что столь щедрое гостеприимство могло быть связано только со шкурами белых медведей, предназначенными, вероятно, капитану или кому-то там ещё в командовании военно-морского флота. Разумеется, понял это и Мишка, - не зря же и он всё свое студенчество гонялся за браконьерами в Подмосковье...
Мы оба прошли ДОП-овскую школу. Собственную «бэкадэшную» историю я описал во второй части этой книги (см. «Время «Подаптечное»...), а Миша «дружинничал» на биофаке МГУ, где и зародилась первая в СССР Дружина по охране природы, она же самая активная и известная в стране. Какое-то время Миша Засыпкин был даже её командиром...
...
Движение студенческих дружин по охране природы в СССР - явление уникальное и детально исследованное узкими специалистами, но почти неизвестное большинству населения. Это было по-настоящему добровольное движение советской студенческой молодежи за справедливость и равноправие. Оно было ориентировано на защиту природы и против злоупотреблений в сфере использования общенародной собственности – лесов, охотничьей фауны и рыбных ресурсов. Пришвинское выражение «Охранять природу - значит охранять Родину!» не позволяло властям упрекнуть студентов в «излишней политизированности». Лозунги эти тогда широко распространяло ВООП (Всероссийское общество охраны природы) – учреждение беззубое, но стремящееся приватизировать студенческую активность и удерживать её в рамках, достаточно комфортных для советской власти. Тем не менее, мы неизбежно политизировались, поскольку всюду сталкивались с высокопоставленным браконьерством. И в конечном счёте, мы становились хоть и не вполне явными диссидентами, но гражданами, очевидно недовольными советским устройством, и требующими справедливых перемен...
Со свойственным молодым людям максимализмом, студенты не щадили никого – будь то генерал, кагебешник, партийный босс или чиновник любого уровня. Нас упрашивали, пытались подкупить, внедряли агентов КГБ...
Зверски избивали и.... даже убивали...
За год до убийства наших товарищей - Вити Моисеенко и Валентина Ананьевича Алексеева, в кубанских плавнях был убит Виктор Волошин – студент-охотовед Кировского СХИ...
Невзирая на отсутствие поддержки властей, Движение крепло и ширилось, многие профессора и преподаватели были на стороне ДОП, а практически все рядовые охот- и рыбинспекторы встречали нас как верных союзников. Что уж говорить о прессе, о СМИ, – там ведь тоже всегда имелись неподкупные журналисты и думаю не ошибусь, если скажу что все они, в свою очередь, оказались нашими надёжными союзниками...
...
Ну а сейчас мне пора снова вернуться в финскую сауну на борту «Дмитрия Лаптева», где, как я заподозрил, директор совхоза и капитан намеревались уговорить меня пойти на попятную – уничтожить расписку директора и «закрыть глаза» на две шкуры белых медведей, предназначенных для капитана или ещё кого-то «повыше чином».
Что ж... Я понимал директора, который таким образом решал не столько личные вопросы, сколько радел за свой совхоз и за этих же детей, которые неизвестно когда попали бы в интернат, не окажись капитан готовым доставить их в Лаврентия, вопреки строгим законам Военно-Морского-Флота СССР...
И заботливому директору следовало «умаслить достойным подарком» такого справедливого, но рискующего своими погонами, капитана...
...
Я всё понимал... Но к сделке не был готов...
...
Мы с Мишкой растерянно постояли в предбаннике, но когда пришли в себя, то даже не стали париться, а просто поблагодарили за приглашение, развернулись и ушли...
Напоследок я развел руками и ткнул указательным пальцем в небеса... Даже сам не понимая, что должен был жест мой объяснить капитану и директору, тоже как-будто слегка растерявшимся. Но видимо, каждый из них домыслил и признал его вполне приемлемым для себя. Может быть так – «Наверху узнают и никому из нас не поздоровится!» Или так – «Дети и пассажиры обязательно разболтают – и нам всем хана!». Для себя самого я принимал оба варианта, а ещё полагал, что так смогу сохранить лицо командира нашей легендарной Дружины, от которой теперь мне никуда не деться и всю оставшуюся жизнь она (Дружина) будет требовать от меня действовать радикально справедливо...
...
...Но! Горе мне, горе!.. Однажды я предам своих надежных дружинников с Подаптечной 11... и буду думать, что они надолго отвернутся от меня!...
...
...Месяца через три на адрес Госохотинспекции при Чукотском окрисполкоме пришли две посылки из Нешкана. Обе шкуры сопровождались актами вынужденного отстрела белых медведей и многочисленными свилетельскими показаниями. В соответствии с установленным порядком я переправил все документы в прокуратуру и УВД, а «краснокнижные» шкуры и копии бумаг в Главохоту РСФСР...
Глава 49
...1973
И снова я перемещаюсь в 1973 год...
После Нунямо мы с Мишей Зеленским вернулись в Лаврентия, куда вскорости прилетел из Магадана и Миша Засыпкин – его назначили научным руководителем моей практики. Я их познакомил и уже втроём мы отправились пешком на Аккани (около 10 км), где образовалось крупное лежбище моржей. Это была моя первая встреча с моржами на береговом лежбище. Мы там насчитали чуть более 8 тысяч жтвотных и это были сплошь половозрелые самцы и «мальчишки» - двух-пяти-годовалые моржи мужского пола. Ни одной самки мы не обнаружили, несмотря на великолепные условия для наблюдений. Моржи лежали на узком каменистом пляже под крутым склоном со множеством крупных камней, среди которых мы бесшумно подкрадывались к ним на расстояние вытянутой руки. Ради интереса мы даже фотографировали друг друга, осторожно спуская ногу с камня и как-бы наступая прямо на спину гиганта, беспечно раскинувшегося под горячим солнцем. Правда, вторая нога всегда должна была быть напружинена так, чтобы в случае чего сразу отскочить в сторону, потому что моржи иногда просыпались и мгновеннно вскидывали головы, таращили красные глаза в какую-то сонную свою реальность...
...А потом со всей раздраженной мощью били клыками соседнего моржа, наваливались на него всей своей стопудовой грудью и, продолжая вращать глазами уже в нашу сторону... Протискивались ещё несколько метров и успокаивались лишь отдалившись от края залёжки на пару-тройку таких же стопудовых туш. Потревоженные соседи, в свою очередь, раздавали по паре тумаков другим моржам, те – следующим...
Волна ворчливого раздражения прокатывалась радиально и завершалась нетипичной для лежбища «физкультурной композицией» – минут пять-десять моржи громоздились друг на друге, вскинув клыки параллельно земле и как можно выше, но потом распихивались-раздвигались и снова засыпали, вытолкав на освободившийся пятачок больного или молодого зверя. Впрочем, такое перемешивание происходило постоянно, на всей «моржовой территории», даже без нашего вмешательства – самые сильные моржи занимали середину лежбища, а молодые, раненые и больные довольствовались окраинами. Там же или вообще отдельно залегали очень старые звери, даже если на вид они казались мощными. Как правило, у старых не было бивней. Лишь короткие пеньки торчали у некоторых побелевших от старости «шишкарей»...
...
В заброшенном поселке Аккани тогда ещё сохранилось три или четыре полуразваленных дома, но лишь один поддерживался в жилом состоянии. В основном, там останавливались лоринские морзверобои, а также лаврентьевские рыбаки, туристы и прочие любители «посмотреть моржей».
...Как-то рано утром нас разбудили детские голоса за окном. Несколько подростков от десяти до пятнадцати лет деликатно ожидали пока мы проснемся, но в дом не заходили. Мы вскипятили чай и позвали их позавтракать с нами...
Это были лоринские школьники, которым с какой-то стати потребовалось прогуляться едва ли не тридцать километров. На охоту! У одного парнишки за спиной висела винтовка Мосина – распространенное тогда оружие чукотских морских охотников. Винтовка была длинней самого охотника, но он управлялся с ней без тени смущения и вполне профессионально...
...Попив чай скромные чукотские дети отправились на каменистый мыс в паре сотен метров от дома и вскоре оттуда прозвучал одиночный выстрел. Через полчаса радостные дети притащили ларгу (дальневосточный обыкновенный тюлень), освежевали её и принялись варить мясо на костре в старом ведре, найденном тут же, в развалинах домов, в которых несколько лет назад жили их родители...
- Геннадий Инанкеуясь! – так назвался мальчик, подстреливший нерпу. Это имя я забыл, но сам Геннадий напомнил мне о нашей встрече в Аккани... аж через двадцать пять лет, когда наш старший сын Денис привел его в гости в нашу анадырскую квартиру. Имя Инанкеуясь было тогда уже знаменитым в Чукотском автономном округе. Он возглавлял Союз морзверобоев Чукотки и был одним из самых умелых китобоев во всём мире...
Мы оба удивлялись и радовались встрече как старые друзья...
...
Из Магадана пришла телеграмма, отзывающая Засыпкина из командировки и обязывающая меня продолжать практику самостоятельно – в Уэлене и Инчоуне...
...
Меня вез сам знаменитый летчик Комков. На Ан-2... Это было просто потрясающе – море, рыжие моржики в изумрудно-прозрачной воде... белые ленты прибоя... краснеющая осенняя тундра... озеро Коолён, как серебристая сабля, разрубившая фиолетовые горы... снова тундра – теперь плоская и всё ещё по-летнему зелёная... речка, вползающая в узкую лагуну тонкой змейкой...
И вот он - Уэлен с единственной улицей, растянувшейся на песчано-галечной косе.
И, конечно же, вот и она – полоска предательского тумана, наползающая с моря, как и рассказывали, в самый неподходящий момент... И конечно же, летчик Комков точно такой, каким эскимосский танцор Нутэтэин показал его в танце «Комков делает посадку»...
Мастеровитый пилот теперь как-будто сам повторяет движения легендарного танцора на кремлёвской сцене - кладёт самолет на один борт, потом на другой, раздвигает руками туман, впивается цепким взглядом в надежный ориентир и выравнивает «аннушку» перед посадкой...
...
К самолету сбежался весь посёлок. Я в полном восторге – это же Уэлен. Самый восточный насёленный пункт Советского Союза!...
...
Поселился я в маленькой гостиничке, в одной комнате с тремя геологами, и мы жили мирно и очень дружно до... воскресенья. А в воскресенье давали вино и водку. Толик Шестидесятый (это его фамилия...) приволок целый абалаковский рюкзак бормотухи (водку почему-то не давали...) и мы загуляли до гугнявых соплей...
...А в понедельник утром раздался зычный вопль: «Все геологи дети мои!» - заведующая гостиницей Людмила Александровна стояла в дверном проёме, подперев бока и свирепо вращала глазами...
...Мы выползли на улицу и покорно ждали, пока в комнатах стихнут боевые кличи заведующей, ни словом, однако, не упрекнувшей ни кого из нас персонально. Было похоже, что давно уже она привыкла орудовать шваброй (и острым языком...) каждый «похмельный» понедельник в самом восточном приюте романтических бродяг СССР.
Была ли у неё на это уважительная причина, скажем, как в какой-нибудь «киношной истории», типа «собственный сын не вернулся из экспедиции»(?). Не знаю, но на «нетрезвую голову» мне тогда вдруг поверилось, что грубость суровой женщины просто скрывала материнскую нежность, адресованную сыну, а заодно и всем остальным тундровым романтикам...
Не-ну-в-самом-деле, а с чего бы тогда так заботливо звучал её «орлицын клёкот»: «Все-геологи-дети-мои!!!»...
И сами геологи уже привыкли видать давно к строгости «геологической мамы», и шипели теперь друг на друга, как послушные орлята, требуя скинуть грязные сапоги, прежде чем войти в идеально чистую комнату. Очень они уважали Людмилу Александровну! Ну, очень!!!
...
Муж её был косторезом, освоившим этот промысел где-то на русском Поморье и переведённый в Уэлен по причинам, известным лишь министерству культуры СССР. Подобных ему в прославленной косторезке имелось ещё несколько человек, но мировую известность местному косторезному искусству принесли лишь сами чукчи и эскимосы, сберегающие и развивающие неповторимость уэленского «коготка»...
Хухутан! Эйнес! Каляч!... По этим именам в интернете вы сами найдете ещё много других именитых уэленских косторезов...
...
Рано утром я прибежал на берег в надежде попасть на моржовую охоту. Директорша совхоза Плаксина накануне пообещала замолвить за меня словечко...
Но зверобои не взяли меня. Все они были одеты в меховые штаны и кухлянки, а я плясал вокруг них в своей ватной телогрейке и туристических брюках поверх спортивных, доказывая, что мне пофиг и холод, и ветер, и волны...
Ни единого чувства невозможно было прочесть на их лицах – они молча столкнули вельботы в Ледовитый океан, ловко заскочили в них сами и быстро скрылись в тумане, где было много воды, льдов и моржей...
...
Через несколько дней я отправился в Инчоун...
На лежбище под расколотой скалой залегало до четырёх тысяч моржей. Мне приходилось каждый день подниматься на гору и идти километра полтора по вершинному плато, а затем спускаться по обрывистому склону к моржам. Те лежали плотными рядами, бок-о-бок, или кучкуясь вповалку в узких галечных карманах между крупных обломков скал... Двухтонные самцы с пудовыми бивнями дрыхли-храпели-сопели безмятежно, как малые дети, пускали в усы-вибриссы пузырчатые сопли, писали-какали друг на друга, а чайки-бургомистры тут же набрасывались сверху и жадно поедали моржовые какашки, дерясь и пронзительно вопя...
Спящим моржам все было побоку... Но стоило хоть малюсенькому камешку сорваться и поскакать вниз с характерным клацаньем, то все звери вскидывались в испуге, таращили красные глаза, тревожно рявкали и, лишь убедившись что угроза миновала, засыпали в самых разных, не очень удобных позах, так быстро их видать ласковое солнышко гипнотизировало...
Затем каменевшие туши как-то обмякали и расплывались, словно огромные куски теста, оседали и заполняли пустоты... И на лежбище вновь наступал «тихий час»...
...
Жил я в кабинете управляющего отделением совхоза. Спал на раскладушке, которую мне по утрам следовало убрать до восьми, когда начиналась разнарядка, и контору заполняли охотники, звероводы, оленеводы и рыбаки.
Тем временем я завтракал в маленькой столовке – котлеты из китового мяса с гарниром из поджаренной сухой картошки, крепкий чай «со слонами» и хлеб с прогорклым сливочным маслом. Из всего этого вкусными были лишь котлеты, хлеб и чай...
...
За стеной жила молодая семья и по ночам часто плакал их маленький ребёнок. Я выходил на улицу и любовался первыми лучами северного сияния – августовские ночи были всё ещё короткими, но уже ясными и морозными. Под колышущимися цветастыми полотнищами гуляли поселковые парни и девушки. Они сказали мне, что если громко свистнуть, то краешек северного сияния над тобой свернётся в трубку. И свистели изо всей мочи сами...
На свист откликались упряжные собаки и начинали выть. Разноголосый вой собачек перекатывался из одного конца посёлка в другой, замирал... и вновь взлетал во взволнованные небеса... И катился обратно...
Океанский накат крушил галечный берег глухими ударами - монотонно и многотонно...
Я долго гулял по единственной улице Инчоуна, пытаясь скрутить сияющий занавес своим свистом, вслушивался в звуки, улавливал движения физических и мифических сущностей моего нового мира и все сильней влюблялся в него...
Глава 50
...1973
Воскресным утром я увидел местного электромонтёра на верхушке столба. Он извивался, как гусеница, явно пытаясь привлечь моё внимание, но молчал и прикладывал палец к губам, чтобы и я был тих... Кивал головой в направлении ближайшего дома, тыкал туда же нижней челюстью, как указательным пальцем, и таращил перепуганные глаза...
...Из-за бревёнчатого угла торчал длинный ствол мосинской винтовки и он был нацелен... в мою сторону!
Я в ужасе отскочил в какой-то проём!!!
...Над винтовкой тут же нарисовалась голова с приветливой улыбкой, адресованной мне. Это был капитан морзверобойной команды, назову его «Кашалотом», дабы не вводить в смущение родственников уважаемого, но давно уже покойного охотника...
...В тот же миг, из-за моей спины прозвучал хлёсткий выстрел и от стены, рядом с радостной щекой, отскочила сверкающая щепка...
...Ответный выстрел Кашалота отозвался в моем тылу, где-то метрах в ста, - звоном битого стекла, топотом сапог и тяжким выхлопом невидимой двери...
- Стреляют!.. – сказал нам Кашалот с извиняющейся улыбкой.
Он уже стоял у крыльца своего дома, ни от кого не таясь, и был готов мирно пообщаться не только с нами, но и со своим визави, который тоже выглядывал из расстрелянного окна и махал нам с такой же извиняющейся улыбкой...
Никого в поселке «дружеская» перестрелка не удивила – обычное дело после «пьяной субботы»...
...
Кашалот пригласил меня на морскую охоту...
Рано утром мы уже выходили по узкой проточке Инчоунской лагуны в открытое море. Был отлив и Кашалот вёл вельбот острожно, стоя во весь рост на рулевой банке (так моряки называют свои деревянные лавки-сидушки...). Приливно-отливные течения сдвигали русло ежедневно - то в одну, то в другую сторону...
Наш опытный капитан неотрывно смотрел на приподнятую руку своего помощника, который висел над самым форштевнем судна и показывал куда нужно свернуть, чтобы не сесть на меляк... И остальные члены команды тоже смотрели под днище вельбота, протискивавшегося по очень узкому и едва заметному фарватеру...
...Вдруг спереди раздался сильный выдох кита и нас обдало вонючим запахом ворвани! Все уставились туда и успели заметить лишь, как встречный кит, совсем маленький, можно сказать китёнок, спешно нырнул под наш вельбот...
В следующий миг лодку основательно встряхнуло и мотор взревел как бешеный – сорвало шпонку винта...
Мы таращились друг на друга и на китёнка, который сумел-таки проскользнуть под нами и, как нам казалось, драпал от нас в лагуну изо-всех сил. Все перевозбудились, смеялись, удивлялись, жалели загубленную шпонку и китёнка, который получил, надо полагать, весьма нехилую травму от острого лезвия «вихревского» винта...
Пока нас несло отливным течением в открытое море, моторист успел вынуть из колодца старенький движок (советский лодочный мотор «Вихрь» – 20 лошадиных сил), поменять шпонку и поставить мотор обратно.
...
Поднялся и быстро набрал силу северный ветер, и вскоре стало ясно, что моржей нам сегодня не добыть. Суеверные зверобои тихо перешёптывались, что китёнок-то их предупредил... Нельзя, мол, сегодня было выходить в море...
Волны усиливались, плотные тучи заперли небо от края до края, брызнул мелкий дождь... Мы сидели в оранжевых камлейках из непромокаемой пелёночной ткани, пригнувшись за поднятыми фальшбортами, но брызги и дождь делали своё дело – вельбот постоянно захлёстывало и всем пришлось вычерпывать воду черпаками и прочими подручными средствами...
Лишь капитан возвышался на своем месте и уверенно держал румпель. Лицо его было непроницаемо, взгляд спокоен, короткие команды на чукотском языке всем экипажем выполнялись беспрекословно...
...Вдруг справа от нас вновь послышался шумный выдох и мы увидели очень большого кита с квадратной мордой, вынырнувшего метрах в десяти... Он плыл параллельным курсом - туда же куда шёл и наш вельбот...
- Кашалот! – просиял-прокричал в мою сторону капитан Кашалот. Его свободная рука будто уже ухватилась незримой клешней за левиафанов хвост, а вся капитанская фигура выражала теперь абсолютную уверенность и успокоенность. Он вновь выкрикнул короткую команду на чукотском, после которой и экипаж облегчённо вздохнул и заулыбался...
- Идём в Чегитунь! Там заночуем! В Инчоун нельзя! Штормит! – объяснил мне ситуацию мой молодой сосед-зверобой, уверенно и, уже неторопливо, вычерпывая за борт набежавшую воду...
...
В широкую горловину Чегитуня наш вельбот играючись занесла высокая и крутая волна. Мы соскользнули с неё в гладь узкого залива и вскоре пришвартовались к дощатому причалу, сплошь заставленному бочками с солёной рыбой...
...
Через неделю на побережье Чукотского моря обрушится сильнейший шторм и, словно корова языком, слизнёт обратно в океан весь ценный улов - около двух тонн красной рыбы...
...
Тот шторм я буду пережидать уже в уэленской совхозной гостинице.С каждым ударом гигантские волны будут швырять тонны обкатанной гальки с такой силой, что самые мелкие из камешков будут долетать аж да моего окна. Я буду переживать за жалостно звякающее стекло, и наблюдать, как накат всё сильней и сильней бьёт по тесовой стенке общественного туалета – единственного на весь Уэлен...
Бой будет продолжаться до самой темноты, и я засну, так и не узнав чем закончися противостояние туалета натиску Чукотского моря...
...А утром туалета на привычном месте уже не окажется. Накат свалит его набок, и волны, одна за другой, перетащат дощатую коробку через всю косу в лагуну...
...Туда же отправятся десятки тонн угля, сотни бочек с ГСМ, брёвна, доски и другие стройматериалы. Всё это окажется разбросано на противоположном берегу лагуны, и неимоверными усилиями уэленцам придётся возвращать топливо и всё самое необходимое кружным путём, чтобы не замёрзнуть и выжить зимой.
...
На пригорке стоял обшарпанный дом, а над ним вился уютный и вкусный на вид дымок. Все поспешили туда – согреться и побыстрей насладиться сытным обедом...
На вешалах вялились гирлянды распластанной рыбы. Янтарный жир застыл сосульками на гольцовых хвостах. Орущие чайки оседлали все окружающие возвышенности, но их наглость умеривалась жалким видом нескольких товарок, застреленнных рыбаками, и подвешенных на высоких шестах. Несчастные жертвы болтались на ветру и бились головами об окровавленные виселицы...
...
Я с любопытством бродил среди коченеющих останков некогда жизнеобильного посёлка.
В руинах человеческой любви, дремлющей здесь в ожидании то ли возрождения, то ли полного забвения, я ощущал некоторую неловкость за своё вторжение и, в то же время, меня влёк жадный и совсем не праздный интерес... Кто здесь жил? Где эти люди сейчас? Живы ли???...
Ржавая детская коляска, позеленевший бок медного самовара, полуистлевшая дощечка с едва заметной надписью на английском языке, рваный сапог, раздавленная рамка с семейной фотографией...
...На меня смотрели белокурая женщина в крепдешиновом (в таком же моя мама фотографировалась где-то в начале 1950-х) платье и начищенных туфлях, узкоглазый мужчина в пиджаке и брюках, заправленных в нерпичьи торбаза и их дочь с флажком в руке. Фоном служила стена с транспарантом «Да здравствует 1-е мая 1958 года!». Видимо, снято было в школе или клубе, от которых теперь не осталось ничего...
...
Обратно мы шли с приподнятым настроением при полном штиле...
Длинная волна усыпляла морскую гладь, на которой еще издали можно было отличить голову вынырнувшего лахтака от дремлющей гаги-гребенушки, пересчитать замершую стайку черно-белых кайр, и не спутать фонтан далекого кита с зависшим на горизонте облачком...
Справа от вельбота нависали скалы, с которых срывались чистики и кайры, пикировали по нисходящей дуге и облетали наш вельбот с явным любопытством. С пронзительными криками роились белые чайки-говорушки, а ряды чёрных бакланов с вытянутыми шеями возвышались над белесыми потеками их собственных испражнений...
...Одиночные моржи и сивучи испуганно вскидывались в укромных бухточках и панически бросались в море...
Я с жадным интересом пытался определить, подсчитать и записать все увиденное...
...Охотники добродушно посмеивались и с готовностью подсказывали мне названия местных урочищ: Четпокаиргын, Мыткувлен, Тунитлен, Утен...
- Здесь родился и умер мой дедушка! Мы каждый год приходим к нему в гости... – прокричал мне молчаливый моторист и долго всматривался в узкий распадок, где не было видно ни единого человеческого жилища. Но само место выглядело уютным и располагало к себе пышной зеленью на высокой террасе и пенистым ручьём, выбегавшим в море из серебрящейся долины, начало которой терялось в мглисто-сиреневых очертаниях гор далеко-далеко, наверное, в самой середине Чукотского полуострова...
...
Через два года я пройду пешком всё это побережье от самого мыса Дежнёва до Нешкана и побываю на всех древних стойбищах, размываемых временем и океаном... Мы с Мишей Засыпкиным станем свидетелями того, с каким равнодушием сама наша планета уничтожает древние человеческие поселения. И с этим ничего ведь нельзя поделать...
Мы наберем под рушащимся обрывом с двухметровым «культурным слоем» два ведра костяных наконечников, фрагменты сакральных фигур и украшений, части резных китовых гарпунов, каменные жирники, шаманские огнива, обручи от древних бубнов и ещё разные другие вещи и спрячем эти драгоценности в самой дальней от берега мясной яме.
Мы запланируем забрать это через год-два-три, когда кто-то из нас будет проезжать мимо на вельботе или вездеходе...
Но видать незря говорится - «пути наши неисповедимы»! Ни Мишке, ни мне, так и не было суждено снова попасть в Тунитлен! Сдаётся мне, что сам океан давно уже подобрался к дальним мясным ямам и забрал себе забранное нами безоговорочно и безвозвратно...
...
Идти налегке по бараньим тропам над прибрежными скалами было легко и приятно. Мы с Мишкой шли по-очереди. День он, день я...
А второму приходилось садиться в маленькую надувную лодочку и грести на ней под скалами с обоими нашими тяжёлыми рюкзаками. Тот же, кто шёл пешком, брал с собой лишь фляжку с водой, оружие и что-нибудь перекусить на ходу...
Нам обоим больше нравилось идти по верхам. Там встречались медведи, снежные бараны, зайцы, куропатки и прочая сухопутная живность, а разнообразные пейзажи радовали глаз, слегка притомившийся от однообразно плоского моря...
...
На каждом возвышении виднелись памятники жизнедеятельности людей, населявших ту суровую, но родную для них землю десятки, а скорей даже, сотни лет назад. Время стёрло основные пласты былой культуры, природа поглотила и переварила всю органику, но маячки-курумы для путников стояли и будут стоять ещё тысячу лет, если только их не разберёт какой-нибудь пришлый человек...
Над каким-то древним поселением сохранились брустверы из камней для обороны от набегов, вероятно, соседних племён. Камни покрылись «столетним» слоем лишайников и теперь лишь пищухи использовали те сооружения по назначению – выставляли бдительных часовых, которые пронзительным свистом предупреждали всю колонию о приближении опасных хищников...
А на другой вершине меня привлекли два ряда моржовых черепов, выложенных в форме сужающегося прохода к скалистому обрыву над океаном. Очертания напоминали олений кораль – широкий вход, узкая горловина, а затем следовало резкое расширение ограждения и замыкание его в окружность. В центре круглой площадки диаметром метров сто лежало несколько черепов белых медведей, рога оленей и ещё какие-то истлевшие кости. Все черепа были очень старые, выбеленные дождями, морозом и ветром, и очень хрупкие... Большая их часть скрывалась в толще времени, мха и лишайника...
Я был совершенно уверен, что в этом месте древние чукчи или эскимосы проводили какие-то культовые церемонии во имя процветания племени и счастливого будущего своих детей. Никакого практического применения этот центр, их условная «красная площадь», не имел. Центр мира для маленького народца на краю света располагался здесь, на этом крохотном, но священном пятачке. О чем же могли мечтать древние люди, посещая в какие-то важные времена своё святилище? Наверное, каждый из нас сможет представить это:
«О, священные духи/боги/предки! Укрепите наш мир своим могуществом! Пусть в нашем море всегда будет много нерп и моржей! Пусть не иссякают стада наших оленей! Дайте нашим мужчинам силу, отвагу и удачу! Дайте нашим женщинам неиссякаемое чрево, чтобы наше племя росло и процветало! Помогите нам убить врагов наших, захватить их женщин и заселить нашими людьми все горы и долины на запад до самого Чегитуня и на восток - до самого Инчоуна!...»
И в таком, примерно, ключе обращался к своим незримым покровителям каждый древний человек... Разве нет?
А край света в представлении, скажем тунитленцев, конечно же был повсюду, куда ещё не ступала эскимосская или чукотская нога – начиная от соседней горы. А уж за морями-океанами так и вовсе кончалась вся цивилизация. Уникальная арктическая экологическая цивилизация, разумеется, там и кончалась... Прекрасную книгу о культуре арктических народов написала Анна Беликович. Книга называется «Арктика: земля и люди» - поищите её в интернете, она есть в свободном доступе...
А мы-то, высокомерные «жители красной площади», ведь такой мир и цивилизацией-то чаще всего не признаём. Для наших предков-прапрадедов это был мир дикарей, которых нужно было покорить «огнём и мечом», из «благородных побуждений» уничтожить хранителей их культурных скреп - вождей и шаманов, а всех оставшихся в живых «грязных туземцев» насильно переселить-переодеть-переучить...
Такую «благородную» миссию в отношении всех туземных народов и племён последовательно и беспрекословно выполняла советская власть...
Жизнь в ярангах из шкур, сконструированных настолько идеально, что маленького жирника было достаточно для обогрева всей семьи, - была обругана и осмеяна. Одежды из шкур, в которых оленевод мог сутками пережидать непогоду даже под толстым слоем снега, сохранить силы и продолжать пасти своих оленей - были признаны негигиеничными. Копальхен – мясо моржей, ферментированное и сохраняющее набор витаминов и микроэлементов, предотвращающих цингу - был объявлен отвратительным и отравительным продуктом...
«Из каменного века – в социализм!» - с этим лозунгом «идеологи Красной площади» уничтожали вековые поселения чукчей и эскимосов и насильно свозили несчастных людей в укрупнённые сёла. А детей и вовсе – забирали от родителей в интернаты, находящиеся нередко так далеко, что тоскующим родителям повидать любимых чад удавалось только в каникулы...
...
Таким образом на всей Чукотке исчезли сотни поселений коренных жителей...
Никто не знает сколько чукчей и эскимосов покончили жизнь самоубийством, так и не смирившись с утратой своей родины...
Прошу вас представить себе лица, глядящие на нас с очевидным любопытством из процветавших еще сто лет назад поселений Мыткувлен, Утэн, Тунитлен, Четпокаиргын и ещё пары (ныне безымянных) стойбищ в укромных приморских долинах между Чегитунем и Инчоуном...
...
...Наш вельбот тарахтел моторчиком, разреза́л форштевнем зеркальную воду, в которой отражались скалы и мерещились признаки-призраки племён из «верхнего мира»... Их радости и тревоги береговое эхо пыталось донести мне сквозь дремоту, в которую с какой-то нескончаемой волны скатывалось и скатывалось моё сознание...
Прежде чем окончательно провалиться в глубокий сон, я успел запомнить что все охотники в нашем вельботе были уже не в рваных ватных штанах и фуфайках, а в ослепительно сверкающих доспехах (...сил моих хватило лишь поразиться увиденному, но спросить к чему этот маскарад я уже не смог...)...
...
...Красивые воины сосредоточенно всматривались в хрустальные скалы, их руки простирались вдаль, чудным образом сплетались, и выгибались в дугообразный мост, который терялся в сизой мгле иного мира...
...На мосту тарахтел старенький трактор...
...
...Трактор действительно тарахтел. Он надрывался своим изношенным мотором, кашлял и скрежетал гусеницами, вытаскивая наш вельбот на галечный берег...
...Мы вернулись в Инчоун...
Комментариев нет:
Отправить комментарий