Глава 16
...1971
...Мама снова проявила чудеса находчивости и откуда-то привезла мне белый офицерский полушубок...
- Сибирӹштет ӱштӹ вет! Ыжгаде иктӓт ӹлен ак кердеп тӹштӹ! (В Сибири холодно ведь! Без шубы там никто не может жить!) – с этими словами она мне вручила ещё и пару огромных «военных» валенок – серых, негнущихся и тяжелых...
Казань-Свердловск-Иркутск...
Я впервые ехал на поезде вообще и впервые так далеко. Какими-то туннелями мы проскочили под уральскими горами, а потом вся гигантская Западная Сибирь пласталась под колёсами, почитай аж трое суток... Где-то Эльтон и Баскунчак, те самые - из школьных учебников, прятались в безбрежных равнинах, вообще не поддающихся мысленному масштабированию, пока наш поезд не вильнул влево и прижался к северным склонам Западных Саян... На южном горизонте показались и множились белоснежные зубцы, по которым я силился представить насколько огромен, разнообразен и полон тайн сибирский мир...
Поезд тщательно перебирал колёсами несметное количество рельсовых стыков, грохотал на стальных мостах, с рёвом вторгался в туннели и замирал слегка передохнуть на станциях, где в тот же час его обступали бабушки да тётеньки с корзинками полными еды – чаще всего горячей картошкой с солёными огурцами, квашеной капустой, разными пирожками и прочей нехитрой и не дорогой снедью, на которые были весьма падки мои соседи по плацкарте... Глядя на них и сам я скоро научился выторговывать себе то пару пирожков с бутылкой домашнего молока, то кусок свиного сала с четвертинкой ржаного хлеба...
Мои попутчики дивились огромным валенкам и полушубку, которые мне пришлось везти примотанными поверх рюкзака...
- Да не будешь ты, паря, носить эти валенки в городе! – убеждал пожилой мужчина и рассказывал в чём ходит его сын по иркутским улицам в самые лютые морозы. Выходило так, что мои сибирские сверстники одевались точно так же, как и все мы в Йошкар-Оле...
...
- Кырык мары млоецӹм хыналаш пыртедӓ? (Пустите ли на постой горномарийского паренька?) – с таким вопросом я стоял на пороге довольно просторной квартиры в иркутском пригороде Ново-Ленино...
...Эээээ!... Яраш-яраш! Пырок... (Ну, ладно-ладно! Входи...) – изумлённо, но не очень уверенно отвечал мне Виссарий, худощавый мужчина лет на пятнадцать старше меня, родом с пайгусовской стороны. Опять же мама моя так постаралась, и надоумила именно с этими словами обратиться к нашему земляку, давно уже осевшему в Иркутске, о котором случайно узнала от каких-то знакомых...
За спиной растерянного Виссария стояла полная и, как говорится, ядрёная женщина со слегка выпученным взглядом...
- Ну-у-у-у, входи, парень! – голос Лиды был зычный и отчётливый, но как и положено для встречи незванного-нежданного гостя, довольно строгий и насторожённый...
Их дети – Йоська и Натаха, с любопытством уставились на незнакомого парня с огромным рюкзаком на спине, тулупом и валенками под мышками. Йоська – ему было лет так 12, сразу разулыбался и, схватив за руку, потащил меня в прихожую, что-то мыча совершенно неразборчиво, но очень дружелюбно... Позже мне объяснили что такой у него был врожденный дефект речи...
А Наташка, младшенькая, только-только пошла в школу. Она тоже попыталась заявить на меня свои права, но несколько нахально – уселась в первый же вечер на мои колени и требовала чтобы я выслушивал все ее истории... Слава Богу, Лида тут же разоралась на неё и отвесила звонкий шлепок по дочкиной заднице. К удивлению моему, та даже глазом не моргнула, а просто огрызнулась громко и вызывающе, но вполне беззлобно... Впрочем и материнский шлепок прозвучал столь же беззлобно, но громко и как я думаю, весьма болезненно...
Мне пришлось быстро привыкнуть - в доме том все говорили громко. За исключением всегда веселого и всегда очень доброго Йоськи. Он был открыт каждому, кто замечал его, - хватал руки, жал их с самым искренним добросердечием, заглядывал в глаза, садился рядом и мычал, показывая красноречивыми руками своими, как он рад тебе... Лишь бы ты уделил чуточку своего внимания бессловесному, но донельзя открытому тебе другу...
...
Я, наверное, так и не смогу достойно отблагодарить Виссария и Лиду, с готовностью впустивших меня к себе в дом, и терпевших связанное с этим неудобство без показного радушия. Вполне допускаю, что наверняка были моменты, когда Лида прямо и без задней мысли могла и ругнуть меня за грязную посуду или неприбранную постель, но я просто не помню такого. Ни разу в меня не швыряли камней из-за пазухи, а когда мы с Виссарием начинали спорить о текущей жизни, то хоть и оставались каждый при своём – он со Сталиным, а я с его жертвами, но наших отношений это не портило...
Виссарий водил автобус, - старенький ЛИАЗ, по улицам Ново-Ленино, а Лида на нём же продавала пассажирам билеты по 5 копеек. Там они и познакомились - лет, наверное, пятнадцать назад... И все прошедшие годы ездили на одном том же автобусе, на одном и том же маршруте...
...Прожил я у них, кажется, месяца два-три, а потом мне дали место в легендарном общежитии охотфака на Подаптечной, 11...
Глава 17
...1971
В комнате нас было 12. Два ряда железных кроватей с панцирными сетками, а между ними узкий проход. Фанерные тумбочки – одна на двоих, один стол на всю комнату и несколько стульев. Вешалка для верхней одежды возле входной двери. Чемоданы и рюкзаки – под каждой кроватью. Зачехленные ружья – под матрацами...
Нередко под кроватями и собаки прятались. Умные восточно-сибирские лайки умели затаиться среди чемоданов и рюкзаков, и даже самые строгие комиссии никогда их не находили. Или делали вид, что не находили...
В конце коридора - ряд умывальников (кран над покоцанной эмалированной раковиной, вода – только холодная), совмещённых с кухней – несколько электроплит и пара столов...
Холодная уборная на улице. Отдельное кирпичное здание, разделённое на мужскую и женскую половины. Длиное деревянное корыто с наклоном для «по-маленькому». Штук десять дырок на насесте вдоль стены – для «по-большому». Всем всё видно!
Здание общаги двухэтажное, старое, построено бог знает когда... Кажется, кем-то ещё из сосланных декабристов. Толстенные лиственницы сильно почернели от времени и угольной копоти. Тут же, во дворе и котельная располагалась, - там постоянно подрабатывал кто-то из студентов...
...Проходная со строгими вахтёршами... Двор огорожен высокими кольями из целых брёвен, заострёнными сверху... лет, пожалуй, сто назад – теми же видать, кто и построил все три больших дома, в которых теперь и располагались студенты ИСХИ. В двух корпусах студенты-зоотехники (девушек там училось больше - охотоведы издавна их привыкли называть «зоофаньками»), а в третьем – охотоведы, почти все мужского пола. Девушек среди нас на каждом курсе было по одной-две, редко три...
Атмосфера в общежитии царила весёлая и дружная. Всех нас устраивали и спартанские условия, и теснота в комнатах, и лютый холод морозными ночами...
В нашей комнате по утрам всех будил Валера Калачев – студенческий лидер, с какой стороны ни глянь. Секретарь студенческой парторганизации... – была и такая, как оказалось... И нашей, беспартийной братией тоже - его громкое и отчетливо-картавое слово всегда воспринималось, как командирское. Валера был остроумен, смел и справедлив. Был круглым отличником, но сказать о нем, как об умном и образованном интеллигенте, не решился бы ни один из тогдашних моих друзей.
Наоборот, когда требовалось он мог быть очень жёстким диктатором, и я не пожелал бы никакому инакомыслящему умнику оказаться на пути коммуниста Валерия Калачева. Без капли сочувствия наш вожак мог «размазать по асфальту» любого, кто пользовался либеральной аргументацией и отстаивал мировоззрение, противоречащее коммунистическому.
- Ты западенец! Ты чужой! Наши так думать не должны! – и в этом духе, горласто картавя баском, сцепив подбородок-нос-лоб в неприступный утёс, разрубая рукой любые гордиевы узлы... - Валера сверлил идейного противника немигающим взглядом до тех пор, пока тот не смаргивал... И становилось ясно, что вновь победил коммунист Калачев, который никогда не опускался до уровня умной дискуссии, чтобы показать уязвимость или отсутствие рассудительных аргументов. Как чужих, так и своих...
Ох, сколько же раз мне придётся столкнуться в будущем с такими «калачёвыми»... «Я начальник – ты дурак!» или «Сила есть – ума не надо!» - говорили о таких...
Хотя, надо признать, что именно благодаря Валере нам удалось создать на факультете, ставшую легендарной во всём Союзе, дружину по охране природы – Боевую Комсомольскую Дружину имени Улдиса Кнакиса. Возможно, именно приставка «Боевая Комсомольская...» очаровала коммуниста Калачёва, а, кроме того, как я уже упоминал, Валера стремился быть справедливым... Так я думаю теперь, когда самого Валеры уже давно нет в живых – он разбился на мотоцикле через несколько месяцев после окончания института... Мир его праху!...
...
Умывшись спешно ледяной водой, мы торопливо бежали в институтскую столовку, чтобы успеть перехватить манную кашу, пол-стакана сметаны, кусочка три хлеба и компот. Как обычно, первым в очереди всегда оказывался Валера Калачёв, а за ним виднелись Толик Мельниченко и Володя Болтрушко – тоже отличники в учебе и будущие обладатели красных дипломов...
Столовка быстро наполнялась голодными студентами, и вот уже очередь растянулась до самых дверей. Ясно, что последним придется либо опаздывать на лекцию, либо отправляться на неё голодными... Наш учебный корпус располагался в старом здании, бывшем «институте благородных девиц» - в центре старого Иркутска. Вместе с охотоведческим здесь же располагался зоотехнический факультет и потому в столовской очереди наши парни поневоле перемешивались с «зоофаньками» и разбавляли напряженность шутливыми выходками – незаметно выхватывали с девчачьих подносов тарелки с манкой и ставили взамен гречку с минтаем. Девушки взрывались в притворном возмущении, и среди них начиналась эта милая возня с перетягиванием подносов и всякими прочими шутками-прибаутками...
Остальные факультеты располагались в студенческом городке, километрах в десяти от городской окраины, на берегу Иркутского водохранилища. Ездить туда нам приходилось раз в неделю на занятия по «военной подготовке». Нас там обучали настоящие полковники и майоры – готовили лейтенантов - командиров батарей ЗПУ-4, крупнокалиберных четырёхствольных пулемётов, предназначенных для противовоздушной обороны... Это «отдельная песня» и позже я опишу вам увлекательную историю наших военных сборов в даурских степях...
...
По воскресеньям мы отсыпались до одурения, вставали не раньше полудня, приодевались покрасивше и всей толпой отправлялись в «пельменную на Броде» - там тусовалась по выходным вся студенческая молодежь. Разумеется и очереди были там нешуточные, но Валерина смекалка нас выручала и здесь – он всегда отправлял пару-тройку парней пораньше занять очередь для всех...
...И вот, представьте, длинная и всегда волнующаяся очередь вдруг взрывается в жутком гневе – это опять припёрлась толпа охотоведов и прорвалась вперед... Все, понимаешь ли, стояли по полчаса и дольше, а эти наглые морды лыбятся и лезут вперед...
...Валера, как всегда, умело сбивает волну: «Народ! Давай без кипежа! Вот наши парни! Они же стояли тут!?» - обращался он к тем, кто стоял за нашими «дежурными». Громкое слово «коммуниста Калачева» производило нужный эффект. Вдобавок, после «официальной» части, Валера тут же начинал уместно шутить, шумно заигрывать с девушками, и через мгновение очередь взрывается... теперь уже хохотом, таким знаете, едва ли не истеричным... Умел Валера провоцировать толпу своими прибаутками и этим снимал напряжение... Мог даже проорать знаменитое из Высоцкого: «Мы в очереди первыми стояли, а те кто сзади нас уже едят!!!» - о снова все ухохатывались, хватаясь за животы... Одним словом, в пельменной воцарялось всеобщее праздничное настроение – какое и должно было быть по воскресеньям во всех советских заведениях общепита!..
- Парни, а Сухов-то сегодня семь порций смолотил!!! – это был самый высокий результат, о котором нам сообщил кто-то из-за соседнего стола...
Состязание – кто съест больше пельменей было у нас традиционным и проводилось каждое воскресенье в той самой «пельменной на Броде». Я смог съесть лишь однажды, аж четыре порции, но семь???!!!... Это было достойно восхищения, и мы уставились на «красноармейца Сухова» (кличка эта закрепилась за ним после «Белого солнца пустыни»), а тот сидел не шевелясь перед стопкой из семи пустых тарелок. Лицо его краснело, живот упёрся в край стола и, казалось, бережно и аккуратно отодвигал его, как, к примеру, если бы бульдозер выталкивал из лужи обкомовскую «Волгу»...
- А я ем до тех пор, пока первый пельмень в стул не упрётся! – на всю столовку вскрикнул Валера и крик его тут же потонул в хохоте-грохоте-рёве... Это было цунами! Кто-то скорчился от смеха, двое-трое сползли со стульев, все хватались за животы,... пельмени выпрыгивали из чьих-то ртов и скакали по столам... На пол сыпались ложки и вилки... грохнула пара полных тарелок... Девки на раздаче из последних сил сжали зубы и губы, чтобы в тарелки не прыснуть,... белые поварские колпаки бились в судороге над котлами с булькающими пельменями...
Массивная туша кассирши сотрясалась над кассовым аппаратом - аж капли пота и слёз с её пунцового носа срывались на клавиши...
А Сухов-то!!! Наш «красноармеец» уже ведь летел в туалет... одной рукой обхватив вздутый живот, а второй - пытаясь зажать то место, откуда рвался «первый пельмень»... Но летел чемпион хоть и быстро, но очень бережно... Наверное перегруженный бомбардировщик так же аккуратно, но очень быстро рвется к назначенной цели...
...
После обеда мы дефилировали по самому «броду» - так именовалась студентами улица Карла Маркса в самом центре Иркутска. Улица была всегда оживлённой, а по выходным и праздникам по ней непрерывным потоком гуляла едва ли не вся городская молодёжь. Разодетые в лучшие одежды парни и девушки шли из одного конца в другой, разворачивались и... шли обратно... Так же я и по Йошкар-Оле гулял парой лет раньше с моими марийскими друзьями - Валерой, Климом и девушками... Я уверен, что вообще во всех городах гигантского СССР имелись такие же «бродвеи» или «броды» - улицы для мечтательных прогулок советской молодёжи, совершенно не избалованной «западными» развлечениями. Основной поток советских «бродвеев» составляли именно студенты и старшеклассники – вольнолюбивые, вечно взволнованные и, ищущие свободы даже там где её нет...
Наверное, по Карла Маркса бродили и другие «представители советского общества», но мне запомнились лишь светлые лица моих сверстников...
Шумнее других веселились группы парней и девушек, познакомившихся только что – на этой же улице... Нетрудно представить с каким жадным интересом устремлялись друг к другу в своих мыслях «молодые строители коммунизма». Хотя извне-то казалось что они, как и все, неспешно гуляли, квартал за кварталом... Но - постепенно из шумной толпы откалывались парочки и тихо растворялись в бесконечности «брода»...
Романтичный настрой царил здесь всегда, но по вечерам срабатывала ещё и магия уличных фонарей – мне так казалось. Мечтательные парни и девушки в тот час прогуливались, как-будто вместе с благородными призраками ссыльных декабристов. И кому-то ведь хотелось верить, что их (декабристов) вольнолюбие лучилось на нас из старинных ламп, зажжённых ещё на улице Большой Прешпектной в середине 19 века... Хотя фонари-то уж точно были поновее, но... мечты-мечты... Куда ж от них денешься...
Если кто-то спешил и обгонял толпу гуляк, то было ясно – в кино или театр торопится... Один из популярных кинотеатров - «Художественный», располагался как раз неподалёку от пельменной и универмага... Вообще улица Карла Маркса была самой фешенебельной, насколько это было возможно в условиях советских реалий. В старинных домах с дореволюционными архитектурными изысками, высокими окнами и тяжелыми дверями располагались ювелирные магазины, комиссионки, редакции газет и журналов, театры и кинотеатры, творческие союзы, да и условные «конторы глубокого бурения и вторсырья» выглядели очень даже представительно...
И жилые дома на «КарлаМаркса» и нескольких параллельных ей улицах считались самыми престижными в городе, ибо их с купеческим размахом построили пушные магнаты, ленские золотопромышленники и... те же декабристы... Это был исторический центр Иркутска и я очень надеюсь, что его архитектурные шедевры удалось сохранить и поныне...
Глава 18
...1971
Замдекана Петр Петрович Наумов встретил меня с приветливым любопытством. Расспросив коротко, он добавил с гордостью, что не один я такой далекий гость. Есть и те, что подальше будут. Студенты из Белоруссии (так тогда говорили), Калининграда, а если на восток, то с самой Чукотки, Камчатки и Приморья немало ребят приехали и учатся на охотфаке...
- Весь Союз к нам едет! Вон из Армении братья Егиазаряны прибыли, есть парни из Киргизии, Узбекистана и Казахстана – да если вспомнить, так из всех республик и краев... – Наумов был ещё молодым и очень увлечённым преподавателем.
Как и обещал сам декан Свиридов, меня определили на третий курс. Моих будущих однокурсников в Иркутске я не увижу пока не закончится их курсовая практика. Наумов дал список из 11 предметов, которые было необходимо выучить за два месяца и сдать несколько экзаменов и зачётов, чтобы к началу занятий у меня не осталось «хвостов»... Я слегка оторопел, но отправился в читальный зал и набрав кучу книг приступил «рубить хвосты»...
...
Дело с «хвостами» продвигалось туго, да к тому же второкурсники повозвращались со своей практики, и я часто слышал в коридорах их возбуждённые разговоры о приключениях в Корякском нагорье, столкновении с медведями в читинской тайге или с тигром в Сихоте-Алине... В тишину читального зала взволнованные голоса врывались громко и призывно – мне навязчиво чудились те самые горы и кедрачи, где побывали счастливые студенты...
И я довольно скоро отправился к Петру Петровичу с просьбой принять меня обратно на второй курс. Мне казалось, что я не хочу пропускать столь увлекательную практику, что было бы естественным, если пойду на третий курс. Но, возможно, я обманывал себя по причине обычной лени - зубрёжка «хвостов» продвигалась с большим трудом...
- Что ж, пожалуй тебе и повезло, но, в то же время, и не повезло! – сказал Наумов и сообщил, что свободное место на втором курсе имеется, но стипендию я получать не буду... аж до самой зимней сессии. Но если сдам её успешно, то тогда, мол, мне и назначат стипуху...
...
- Байкал в опасности! – эти слова я услышал сразу, как только самый первый раз переступил порог института. Профессор Скалон читал публичную лекцию в актовом зале факультета охотоведения на улице Тимирязева, 59.
Зал был переполнен...
В те дни советский народ уже имел представление о губительной деятельности Байкальского целлюлозно-бумажного комбината. В 1969 году вышел фильм Герасимова «У озера», вызвавший общественные споры и научные дискуссии. Журнал «Советский экран» сообщил, что советскими зрителями этот фильм был признан лучшим в 1970 году.
Чистейшее в мире озеро-море всё сильней загрязнялось ядовитыми отходами и это совсем не нравилось ни местным жителям, ни обычным советским людям, ни мировой общественности. На моей памяти такого широкого экологического протеста в СССР ещё не было...
Василий Николаевич Скалон был смелым и принципиальным учёным и пользовался огромным уважением у студентов и преподавателей. Он не был коммунистом, но его настойчивости мог бы позавидовать любой обладатель партбилета. В критической ситуации он добился встречи с верховными «революционными вождями» (с Ворошиловым и Буденным) чтобы создать в Иркутске наш факультет – знаменитую во всём мире сибирскую школу охотоведов.
И это ему удалось!!!
В тот день я впервые увидел профессора Скалона, удивительно похожего на дореволюционных профессоров из кино, как внешне, так и по манере публичного выступления, исключительно грамотного и изобилующего полузабытыми речевыми оборотами классического русского интеллигента. Наверное, как и многим присутствующим, мне сразу же захотелось встать на защиту Байкала, и я вникал в каждое слово профессора...
- Студенты Московского государственного университета несколько лет назад создали Дружину по охране природы! – эти слова запали в мой мозг и запалили замечательную идею – и мы, студенты-охотоведы, тоже ведь можем создать такую дружину и встать на защиту Байкала и всей сибирской природы... После лекции я отправился в библиотеку и немного поорывшись в журналах, нашёл несколько заметок и статей о деятельности московских дружинников...
...
Мой курс вернулся с практики и начались занятия. Постепенно я перезнакомился с однокурсниками, и в первую очередь, с группой самых активных и заметных ребят – Валерой Калачёвым, Колей Колотилиным и Володей Болтрушко. Выснилось, что на минувшей практике они оказались в каком-то заповеднике вместе со студентками МГУ, которые и сами были дружинницами, и наших ребят агитировали создать такую же дружину в Иркутске. Идея парням понравилась, и когда я высказал свое желание, то они тут же вспомнили беседы у костра с москвичками, так что «костёр» вспыхнул с новой силой...
- Давайте, мужики, продумывать всё - что да как должно делаться! Через пару дней встретимся и обсудим, добро́? – Валера Калачев сразу взял в свои руки новую инициативу...
С кучей журналов я отправился в Ново-Ленино и всю ночь не мог успокоиться на скрипучем диване, пока не набросал на паре страничек основные направления деятельности Боевой Комсомольской Дружины по охране природы имени Улдиса Кнакиса... Словосочетание БКД (боевая комсомольская...) я запомнил ещё из Йошкар-Олы – там была такая. По улицам ходили парни с красными повязками и выхватывали из толпы хулиганов, пьянчуг, матерщинников и... стиляг-волосатиков. Дружинников тех народ побаивался... И мне подумалось, что сама устрашительная аббревиатура «БКД» должна помочь в нашем благородном деле...
А имя Улдиса Кнакиса, нашего старшего брата-охотоведа, иркутского же выпускника, зверски убитого браконьерами в калмыцких степях, должно было напоминать будущим дружинникам насколько опасна и трудна служба в защиту природы...
...
- Ну, ты паря даешь! – удивился Калачёв, когда мы встретились в следующий раз. Обсудили мои черновые записи, к которым лишь сам он смог добавить что-то партийно-бюрократическое, а в целом, парни сошлись, что всё нормально и можно уже собирать народ...
- Давай ты сам и командиром будешь! Два года в егерях-то чай много чему научился! Да и постарше других будешь на пару-тройку лет – тоже важно! – заявил Валера и спросил Колотилина с Болтрушко – Вы не против, мужики?
...
На собрание пришел сам профессор Скалон и я этому поразился. Ещё было несколько незнакомых гостей. И охотовед Иркутского района Алексеев, с кем мне пришлось тесно общаться с первых же дней, был в их числе. Через год Алексея Ананьевича Алексеева и Витю Моисеенко - пока ещё незнакомого мне первокурсника, сидящего тут же среди сотни других будущих дружинников, убъёт молодой парень – задержанный за браконьерскую охоту на косуль...
...
Светлая память Валентину Ананьевичу Алексееву и Виктору Моисеенко...
Глава 19
...1971
В первый рейд против браконьерства мы отправились на трамвае. Было нас много – едва ли не 15-20 человек. Кроме охотоведов были несколько студентов биофака Иркутского университета. Вскоре они тоже создадут свою дружину, а следом за ними и девушки с биолого-географического факультета местного пединститута (ИГПИ) вольются в общее дело.
А ещё через пару месяцев все три дружины объединятся в одну городскую Дружину по охране природы. Горком комсомола выделит нам помещение для заседаний штаба. Так уж получилось, что командиром городской дружины опять-таки избрали меня – тут сработал не только мой егерьский опыт, но и то, насколько эффективно начала работать наша БКД имени Улдиса Кнакиса...
А ещё у нас появился комиссар дружины – очень активный, но странный парень из университета (про таких теперь говорят – мутный...), пытавшийся иногда своими инициативами изменить наши планы. Это никому не нравилось и штаб наш чаще всего отклонял «комиссарские правки». Университетские ребята, с которыми мы дружили и дружинничали с самого начала, поначалу поддержали «своего», но спустя какое-то время, открыто восстали против него и именно они, раз за разом, требовали отстранить «комиссара». Тот яростно отбивался, всегда предъявлял письменные отчеты, из которых следовало что его не уволнять надо, а награждать орденом или медалью. Мы поражались тщательности тех документов – действия «комиссара» были зафиксированы им самим с точностью до минуты... Никому из нас и в голову не приходило записывать свои достижения... Но мы были вынуждены разбираться с теми бумажками, тратить время на отвратительные скандалы, вместо того, чтобы отправиться в тайгу гонять браконьеров...
(P.S.Через несколько лет, уже когда я жил и работал на Чукотке, из Иркутска сообщили, что наш «товарищ комиссар» был то ли секретным сотрудником КГБ, то ли их обычным стукачом... Впрочем, мы в дружине и сами об этом догадывались...).
...
...Надо было видеть с каким энтузиазмом наши ребята рвались ловить браконьеров и подпольных торгашей пушниной, рыбой, новогодними елками... Водила факультетского ГАЗ-66, Володя Солдатов, неожиданно сообщал, что декан разрешил выезд в рейд. Володя и сам учился заочно на охотоведа и они с женой жили в нашем же общежитии. И мы единогласно избрали его командиром охотоведческой дружины, когда мне было предложено возглавить городскую. Он сам договаривался с деканом, мы спешно собирались, заскакивали в кузов с брезентовым тентом и мчались в тайгу или на Байкал. Если далеко, то на сутки с гаком, а коль в зелёную зону, то на несколько часов...
...
Декан наш, Николай Сергеевич Свиридов, был особо уважаем всеми студентами. Он читал курс биологии зверей, но как-то негромко и не очень внятно. На фронте получил страшное лицевое ранение и его нижняя челюсть держалась во рту каким-то чудом – временами он замолкал, отворачивался к доске, «хуком» снизу вставлял протез в нужное место и продолжал бубнить лекцию...
Декан был справедлив, но не строг. Рассказывали, как однажды он застукал в какой-то комнате студенческую пьянку. Парни ужрались настолько, что один из них налил полный стакан водки, протянул его Свиридову и произнес с почтением: «На, Свиридыч, ё&ни!»...
По словам рассказчика, Николай Сергеевич молча взял стакан, выпил, поставил на стол и... со всего маху ё&нул студента. Тот вырубился, а декан развернулся и вышел из комнаты...
Я не помню ни одного случая, когда Свиридов отказался дать нам машину для рейда. Наверное было и такое, но чаще всего мы получали добро. И ещё вот что важно – думаю, что его иногда просили заступиться за каких-то важных лиц и надавить на нас, чтобы замять дело. Но ни разу он не обращался ко мне с «деликатными просьбами»... за исключением одного случая...
...По кровавому следу мы выследили егеря факультетского учебно-опытного хозяйства. Он застрелил косулю неподалёку от своего зимовья. И, конечно же, протокол об этом факте следовало показать декану. Немедленно... У Свиридова были особые отношения с егерем. Хочу верить что их связывала «фронтовая дружба», но боюсь – а вдруг не так?...
- Гена, поговори с парнями! Ты ведь знаешь егерьскую зарплату... Как на неё семью содержать?... Если вы все согласны, то прошу порвать этот протокол... – промолвил негромко Николай Сергеевич после того, как изучил документы. И повторил: – Только если согласны все – без исключений!...
Чтобы не быть многословным – уговаривать не пришлось никого. Все ребята были согласны с деканом...
...
В развитие данной темы я должен познакомить вас с постоянно всплывающими спорами среди охотоведов - имеет право или нет охотник-промысловик добыть хотя бы одного оленя/лося/косулю для личного питания, пока он выполняет государственный план по заготовке пушнины, мяса, рыбы, дикоросов и прочих «даров природы». Причем спорили-то ведь не о юридическом праве, а о моральном. Юридического права большинство промысловиков не имели, но практически все они ели мясо... нелегальное мясо... То есть умышленно стреляли зверя для себя, либо подворовывали куски и внутренности от добытых для государства... Промысловый сезон длился порой полгода и даже дольше. И жить все это время охотникам приходилось в отрыве от семей в малюсеньких избушках-зимовьюшках. Так далеко, что зачастую не удавалось ни разу домой вырваться на побывку... За сотни километров без дорог нужно было как-то доставлять и продукты, и снаряжение, и стройматериалы...
Труд промысловика тяжек неимоверно, ну как ему жить без мяса? Вокруг бродят лоси, олени, косули, горные бараны, кабарожки... Ему дано задание добыть их для государства, но для себя он не имеет права отрезать ни кусочка лосиной ляжки, или оленьей грудинки, ни припрятать бараньей печёнки... Все обязан сдать государству! Лишь в этом случае его промысловые лицензии будут погашены без претензий со стороны заготовительных и контролирующих служб...
Вот и представьте себе такого охотника – разделал огромного лося, собрал «подотчётное» мясо и внутренности - всё до последнего кусочка... Затащил на лабаз от волков да росомах. И мелкие «нахлебники» уже учуяли – ждут в чаще... Вороны кружатся – созывают на пир всю долину...
Поверим ли мы, что наш усталый охотник, добравшись до зимовья, сварил лишь гречку с тушёнкой, но не свежее лосиное мясо? Что руководимый «чувством глубокой ответственности за государство», но морщась от боли в спине, он нащупает иголку (она всегда под рукой...), заштопает свой рваный ичиг, а потом заснёт и увидит ужасный сон - все промысловики Советского Союза едят гречку с тушёнкой, а всё добытое мясо диких копытных сдают государству под присягу верности идеалам марксизма-ленинизма...
Такие «счастливые люди» (смотрите документальный сериал под этим названием в ютубе...) отшельничали в великолепной, но суровой сибирской тайге сотни лет. Теперь, говорят, их меньше, ибо спрос на пушнину пропадает... И все они должны быть законопослушны. А государство, то бишь охотинспекция, должно было следить за добросовестностью таёжных романтиков, старость которых, уж точно не будет баловать крепким здоровьем... Но, почему общество не должно разрешить нашему промысловику съесть ляжку, грудинку или внутренности того лося? Или считать допустимой добычу косули или оленя для его собственных нужд?...
...Большинству обитателей нашей общаги на Подаптечной таёжная или тундровая жизнь была привычна с детства, а остальные познали её на студенческих практиках. И дабы не попрекать всуе «счастливых людей» куском мяса, мы принимались обсуждать советскую систему распределения лицензий и, конечно же, находили её совершенно несправедливой и забюрократизированной...
...Итак, лицензии на отстрел копытных для собственного питания, так называемые «спортивные», доставались... вряд ли даже одному из десяти штатных промысловиков. Промысловых лицензий тоже - не каждому «штатнику» (штатному охотнику) доставалось...
Квоты на добычу диких копытных распределяла Главохота РСФСР (главное управление охотничьего хозяйства...) исходя из численности этих зверей. В союзных республиках имелись структуры выполняющие аналогичные функции. Таков был и есть научно-обоснованный принцип, используемый во всём мире. А вот сколько их, этих диких копытных, обитало на огромной территории Советского Союза? В этом не был уверен ни один мой коллега и ни один чиновник любого ранга. Но в годовых отчётах требовалось отображать конкретные цифры, без которых нашу Главохоту уж непременно разогнали бы. Это же одна из главных обязанностей «главка». Вот и приходилось моим старшим коллегам, учёным охотоведам, выкручиваться да к назначенному сроку «рисовать» исходную численность лосей, оленей и всех других «диких промысловых...» для начальства...
У вас возникнет вопрос – неужели их никто не считал? Ведь в газетах и по телику часто рассказывали о такой романтичной и важной работе охотоведов в тайге и тундре. Бородатые мужчины с понягами (старинное приспособление типа рюкзака, предпочитаемое в Сибири многими охотниками) и карабинами бредут на камусных лыжах по глубокому снегу. А журналисты рассказывают - как самоотверженно охотоведы ведут учёты диких зверей. Я и сам с детства любил смотреть документальные фильмы о своих будущих коллегах, бороздящих Сибирь и Дальний Восток на оленях и собачках, снегоходах, самолетах и вертолетах. И, разумеется, пешком тоже... Так что неча напраслину возводить!...
Конечно считали и считают, соглашусь я с вами. Но, тут же скажу вам – считать диких зверей, в строгом соответствии с биологической наукой, в самой гигантской стране мира никогда не хватало средств! Конечно, учёты проводились, но лишь на ограниченных территориях, с интервалами в несколько лет и охотоведы были вынуждены экстраполировать фактические данные с ничтожно малых учетных площадей на огромную область, край или республику. Перестраховывались многократно, как правило, занижали итоговые результаты, чтобы начальство было довольно... Какая уж тут объективность-репрезентативность...
Направляя такие данные в Главохоту РСФСР, охотоведы понимали, что сотни и тысячи сибирских и дальневосточных таёжников останутся без лицензий. И, в то же время, все понимали, что промысловики без мяса-то в тайге жить не будут, даже рискуя перед суровым законом...
Как же это делалось в Швеции, Финляндии, Германии и других «маленьких» европейских странах? Мы всегда поражались как много лосей добывается там. Сравнивали природные условия и приходили к выводу, что и в российских лесах тоже ведь может обитать много лосей... Гораздо больше, чем в отчетах наших старших коллег? Значит и добычу можно увеличить в несколько раз? А как же браконьерство? Мы были уверены, что европейских странах браконьеров практически нет, а у нас-то ого-го-ооо!... Наши споры не утихали и, боюсь, до сих пор те проблемы остаются актуальными для невероятно большой России...
Уверен, что понимали это и в Москве, потому и регионам всякий раз лицензий давали меньше, чем было ими запрошено. Были, разумеется, редкие исключения, особенно когда резко увеличивалась численность «дикарей» (диких северных оленей) и власти северных автономных округов добивались увеличения их добычи через «Совмин и ЦК», чтобы освободить пастбища для домашних...
«Спущенные квоты» делились уже в областных и республиканских центрах – решениями исполкомов. В борьбу за лицензии вступали невидимые, но могущественные силы. И в итоге, подавляющее большинство «спортивных» доставалось высокому начальству и приближённым к ним лицам из прокуратуры, МВД, служб охотнадзора, обществ охотников и пр... Кстати, тем же лицам, понятным нам с вами «кумовским» образом, доставалось и немалое количество «промысловых» лицензий... «Прокурор и начальник милиции лично выполняют государственное задание по заготовке мяса лосей!» - так могли бы тогда озаглавить передовицы многих российских газет. Даже если звучало это до неприличия фельетонно...
...На местах ответственность за благополучие охотничьих животных была возложена на районных охотоведов, но у них не имелось никаких возможностей (денег, специалистов и транспорта) для учётов и потому моим коллегам приходилось быть очень и очень осторожными в своих прогнозах. Гигантские районы Сибири и Дальнего Востока контролировались одним, иногда двумя охотоведами, а обязанности у них были такие же, как и у каждого райохотоведа Московской или Воронежской области. Между тем, большинство районов к востоку от Урала по своей площади могли запросто перекрыть обе эти области вместе взятые...
Ну, вот и представьте себе охотоведа, скажем, Билибинского района на Чукотке за письменным столом... в середине декабря. Ему вот прямо сейчас требуется вписать в утверждённую Москвой форму численность лосей, диких северных оленей, снежных баранов – каждый вид в отдельную ячейку. А откуда ему знать эту самую численность, если не было никакой возможности посчитать их? И вообще за весь минувший год лосей он видел раза три-четыре, оленей пару раз, да баранов из вертолета случайно разок...
Командировки охотоведа за год могли выглядеть примерно так – неделю был в Омолоне и его окрестностях (лететь часа два на пассажирской «аннушке» в один конец), на пару дней смотался на машине рыбинспекции в совхоз «Турваургин» (село Островное), съездил на совхозной моторке в Анюйск и нескольке дней там полазил по смородиновым островам (пару вёдер привез на радость жене и сыну...). Да еще в Мандриково по случаю попал – тоже с рыбинспекцией, на вертолёте – у них денег даже на это хватало... В Илирнее ещё побывал - проверял совхоз. Пришлось сидеть в крохотном селе от рейса до рейса той же «аннушки», то есть неделю. Ну, а окрестности Билибино и Кэпервеема само собой наш охотовед излазил пешком... Там, в долине Малого Анюя, он провел и «ежегодный зимний маршрутный учет» охотничьей фауны, по данным которого Главохота РСФСР издала красивую книжку о количестве промысловых животных во всей России. Вряд ли ему удалось обнаружить лосиные следы, – в отличие от Аляски и Канады, чукотские лоси рядом с людьми не выживают...
В общей сложности, охотоведу Билибинского района за год вряд ли удавалось обследовать хотя бы одну сотую часть от охотничьих угодий всего района.
А всё остальное время обладателю романтической профессии пришлось сидеть за столом и... работать. Лишь такая форма деятельности признавалась «эффективным трудом» каждого государственного служащего в СССР. И за таковым порядком бдительно следили все вышестоящие начальники – начиная от районных - до окружных или областных...
Глава 20
...1971
Впрочем, пора возвращаться к нашим «бэкадэшным» делам...
К нам стали обращаться сотрудники ОБХСС, рыбоохраны, лесники и, конечно же, наши старшие коллеги – государственные охотоинспекторы. Часто они даже не скрывали, что у самих «государевых слуг» зачастую оказывались «связаны руки» чтобы накрыть каких-либо высокопоставленных партийных и советских начальников на незаконной охоте или рыбалке... А мы отлавливали таких с особым удовольствием! Однажды, по подсказке охотоведа Алексеева, мы задержали на лесной дороге машину с майором КГБ – он повёл себя агрессивно и не разрешал осмотреть кузов, но ребята быстро нашли тушу изюбря и я начал составлять протокол о незаконной охоте с его удостоверением в руках. Он попросил меня отойти и вытащив кошелек, достал оттуда 50 рублей – это было, примерно, как полторы стипендии...
- Ребята! Нам взятку предлагают – 50 рублей!!! – я заорал громко, чтобы слышали все... Майор смутился... деньги спрятал...
Документы на высокопоставленных браконьеров мы сначала копировали для профессора Скалона и лишь после этого передавали оригиналы в охот- или рыбинспекции. Наш профессор немедленно направлял свои копии Генеральному прокурору Руденко. Не знаю, что делал с теми документами самый главный прокурор Союза, но замять преступления и злоупотребления областным властям становилось гораздо труднее. И уж практически невозможно было их скрыть, когда по нашим материалам выходили острые публикации в местных газетах, на радио и телевидении...
Журналисты старались вовсю – расхваливали дружину, вытаскивали нас на интервью, напрашивались в рейды...
...
Едва ли не с первой же встречи, райохотовед Алексеев направил нас «разогнать птицеловов» в зелёную зону Иркутска, в пригород Рабочее...
Там их было много – осенняя миграция в разгаре и загородные сосновые увалы, граничащие с разнотравными лугами, были весьма привлекательны для пролётных певчих птиц. Отлов их в СССР был разрешён лишь по специальным разрешениям и лишь в научных целях. Но «птичьи рынки», на которых можно было купить любую экзотическую живность, успешно торговали и местными видами. Спросом пользовались не только банальные «снегири для детишек», но и немало других видов, содержание которых требовало профессиональных умений. Как оказалось, и таковых в Иркутске хватало...
Многие «злодеи» отловом птиц занимались не только для продажи – для них это, скорей всего, была вольница, такой определённый стиль жизни... Подобно «голубятникам», филателистам и прочим коллекционерам древностей, птицеловы погружались в свой мир фанатично глубоко, а во многих аспектах, я уверен, они были даже профессиональней биологов. Наверное, в тот, самый первый день знакомства с «миром птицеловов», моё восприятие было осознанно ограниченным и нацеленнным лишь на нашу главную задачу – задержать нарушителей природоохранного законодательства, изьять орудия лова и оружие и оформить все документы... Лишь много позже я вспоминал, благодаря «вспышкам» собственной памяти, насколько изумительно выглядели клетки и подсобные снасти, которые они использовали на «точка́х» (от слова «точо́к»...) тщательно оборудованных, «приваженных» и используемых если не годами, то уж точно месяцами. Уверен, что мир тот был переполнен любовью и бурлил нешуточными страстями...
...
- Убью! – услышал я истеричный крик и вскинул взгляд в напряжённое пространство, из которого рвался тот ор...
...Двустволка была нацелена прямо в мои глаза...
...Уже нет!!! – между стволами и мной выросла фигура человека. Это был мой однокурсник и сооснователь нашей дружины, «бэкадешник» Володя Болтрушко...
...Мы оба, кажется не успели даже испугаться, как ружъё было выхвачено... даже не нашими дружинниками, а друзьями-птицеловами того пьяного подонка, и передано нам...
...Но это случилось... и я ведь не могу отказаться от мысли, что он мог спустить курок и убить человека... Так ведь и говорил на суде такой же молодой парень, хладнокровный(???) убийца: «Стрелил одного... Потом стрелил второго...» ...
Так, 10 октября 1972 года, через год... не стало наших товарищей - Валентина Ананьевича Алексеева и Вити Моисеенко... Я их не забуду...
...И Володю Болтрушко, дай Бог ему здоровья, буду помнить всегда...
...
На факультете освобождали от занятий всех желающих поехать в Усть-Орду на суд. Ехали на автобусах, кажется, около полутора часов в один конец по замороженной холмистой степи, над которой нехотя поднималось тусклое солнце. Возвращались уже в темноте...
На суд из московской Дружины приехали Свет Забелин (командир) и Андрей Кубанин. Из Кирова – командир Дружины Коля Краев. Из «Литературной газеты» - Лидия Графова. О хладнокровном убийстве охотоведов писали, наверное, и все иркутские газеты.
Меня общественным обвинителем то ли выбрали, то ли назначили. Я в этом деле ничего не понимал, но наш преподаватель, опытный юрист Анатолий Владимирович Гейц, каждый день, прямо в автобусе, набрасывал тезисы, которые мне следовало озвучить в своём очередном выступлении. Иногда и профессор Скалон, а также наши приезжие друзья-дружинники писали свои тексты и требовали чтобы я их зачитывал. Гейц спокойно отсекал в их черновиках излишние эмоции и передавал мне следующим утром уже отредактированный документ, понятный суду и прокурору. В общем, хотя мне и было неловко за свою правовую безграмотность, но под грузом чрезвычайной ответственности я старался делать все, что от меня требовалось. Выступал на суде громко и очень эмоционально...
Каждый вечер после судебного заседания мы (я, приезжие дружинники, иногда журналисты...) приходили на квартиру Вити Моисеенко и подолгу сидели с его мамой и сестрой. Обсуждали всё что было в суде за чаем и ужином. Нам, студентам-дружинникам из разных городов, казалось важно высказать что-то радикально-революционное, поскольку со злом и несправедливостью мы сталкивались постоянно... Да и где же ещё мы могли высказывать столь резкие суждения, нередко вполне даже антисоветские... На кухнях – ясное дело!
Витина мама уговаривала меня навещать её чаще... Казалось, что ей легче было, когда рядом присутствовал парень, яростно обвинявший убийцу ее сына в суде. Возможно что так и было, потому что и после окончания суда, Анна Михайловна еще долго зазывала меня на обеды и мы сидели в уютной их квартире втроем – Витя, конечно же, всегда сидел с нами... Хоть и незримо...
...
Убийцу приговорили к длительному сроку, но нас это не удовлетворило. Мы жаждали справедливой кары – только смертной казни.
После всех обжалований в областных судебных органах, оставивших приговор без изменения, наши адвокаты направили жалобу в Верховный Суд РСФСР. И меня тоже отправили в Москву – добиваться справедливости в качестве общественного обвинителя...
...
...Волей судьбы за пару дней до судебного заседания я оказался в квартире Андрея Дмитриевича Сахарова – мой друг и однокурсник Володя Богатырь с детства дружил с зятем «опального академика» Ефремом Янкелевичем и предложил навестить друга, когда мы оказались неподалеку от Земляного вала. Предупредил сразу, что подъезд постоянно находится под наблюдением секретных агентов КГБ и если я опасаюсь, то лучше не ходить. Я возмутился и... решительно открыл ту, знаменитую теперь, дверь...
Мы сидели на кухне с Ефремом, его женой Таней и Еленой Георгиевной Боннер. Сам академик Сахаров был занят и лишь изредка мы видели его силуэт в дверном проёме гостиной...
- Почему вы настаиваете на смертной казни для этого человека? – сама постановка такого вопроса со стороны Елены Боннер мне казалась возмутительной и я с жаром повторял одни и те же слова, многократно произнесённые мной и другими нашими ребятами и на суде и вообще, где бы то ни было. Мы все были тогда уверены что не может быть иной формы справедливого возмездия для убийцы наших товарищей. Только смертная казнь!!!...
...И вот, я вышел из квартиры Сахарова в полном замешательстве. Как же так? Почему отважная подруга главного советского диссидента заняла сторону советского суда, а не нашу??? И как с этим смириться, если сам Сахаров, по словам Боннер, был уверен, что наши дружины и есть первые зачатки гражданского общества, без которого невозможна демократия...
Что ещё за гражданское общество и при чем здесь демократия? Я совсем не разбирался в этих понятиях, лишь подспудно представлял, что моей застойной стране нужна какая-то встряска и никак не мог отказаться от революционного настроя, бередящего молодые умы моих друзей по природоохранному движению в СССР. Нужно жестко искоренять браконьерство, сажать директоров, травящих Байкал, Волгу и вообще все реки и моря, увольнять прислужливых начальников охот- и рыбинспекций, казнить убийц...
...
На заседание Верховного Суда меня не впустили – как оказалось, общественности присутствовать там не было дозволено... Но «сахаровскую кухню» я запомнил на всю жизнь и постепенно изменил и свое отношение к смертной казни...
Глава 21
...1973
Московский парень Володя Богатырь отличался от нас всем. Одеждой, говором и манерами. Меня сразу привлекли его интеллигентная вежливость и начитанность, склонность к тщательному анализу простых, но неприятных ситуаций, от которых в моём окружении было принято попросту отмахиваться и стараться забыть. Тем не менее, где-то глубоко оставались занозы, избавиться от которых было трудно. А Володя умел разложить всё по полкам, отделить нарочитое от нечаянного и приоткрыть тщательно скрываемое. После разговоров с ним я чувствовал себя чуть более защищённым от тупого хамства. Понемногу развил способность сохранять внутреннее ироничное превосходство при общении с людьми типа «я начальник – ты дурак». Мне понадобится это умение позже, когда придётся отстаивать свою честь в столкновениях с монструозными начальниками и партийными бонзами на Чукотке...
Володя появился на факультете на год-полтора позже меня и мы довольно быстро подружились. Без преувеличения можно сказать, что он открыл мне мир искусства, лежащий за пределами «соцреализма». Вся советская культура, как тогда утверждалось с самых верхов, была обязана ограничиваться этим понятием. Искусство социалистического реализма было призвано прославлять и возвеличивать запах потных и промасленных телогреек, грубость металлоконструкций, целинную пыль, мощь каскадов, саксаулов и аксакалов, геройские звёзды на доярках, сталеварах, атомных учёных и генсеках... И, разумеется, ракеты, Енисей и балет!...
Мой московский друг с самого детства напитывался стиляжной атмосферой «кутузовского проспекта». «ЦэКовские дома» вопреки воле их хозяев – главных идеологов советского образа жизни, взращивали, образно говоря, «буржуазные сорняки на коммунистическом поле» - плеяду будущих культурных революционеров. Таковыми революционерами становились, как и следовало ожидать (?), дети секретарей ЦК КПСС, членов советского правительства и всех других «ответственных работников», по воле службы часто разъезжавших по заграничным командировкам...
На изломе века сами «дети Кутузовского» охотно рассказывали в СМИ как в туго набитых чемоданах «ответственных работников» в Советский Союз просачивались джинсы, сигареты, жвачка, джаз и все прочие атрибуты «развращённого запада», даже подержанные американские автомобили.
В тех же чемоданах в нашу страну проникали и запрещённые книги. Кто же мог их пронести через «железный занавес? Конечно лишь те, чьи вещи не подлежали таможенному досмотру. Ну, иногда, как теперь пишут, даже вельможные советские поэты и писатели с великим риском проносили их на себе - зашитыми в куртки и пальто...
С «кутузовского проспекта» ручеёк «тамиздатовской» литературы растекался по всей Москве...
И именно благодаря моему московскому другу, мне удалось прочесть такие книги, сами названия которых вынуждали оглядываться. Да и оглядываться-то следовало так, чтобы не привлечь к себе внимания бдительных «искусствоведов в штатском»...
...Когда он дал мне первую часть романа «Мастер и Маргарита» я воспринял это едва ли не как ритуал тайного посвящения в диссидентское сообщество. Журнал «Москва» за 1969 год был бережно обёрнут газетой, но страницы его были зачитаны чуть ли не до дыр. Володя попросил меня устраиваться в метро или трамвае так, чтобы никто не видел, что именно я читаю, и никогда не снимать старую газету с обложки.
После Булгакова мне дали прочесть пастернаковского «Доктора Живаго». Книга была издана, кажется, в Париже. Нужно было уложиться в двое суток и потому я постоянно носил её с собой, читал в метро и на автобусных остановках, а ночью на кухоньке новогиреевской квартиры Ефрема Янкелевича, где мы перебивались втроем: Володя с женой Линой в комнате, а я на раскладушке в кухне... Сам Ефрем жил тогда, видимо, у Сахарова...
Так я провел мои первые московские каникулы...
Да и вообще, в Москве тогда я оказался впервые!!! Для меня это было сродни поездке в Париж или в Америку, честное слово... Я и в мечтах-то своих никогда не допускал мыслей о Москве. Великолепие столицы СССР представлялось мне сказочным, как в «Книге о вкусной и здоровой пище». Мои родители привезли её году так в 195?, после поездки в составе районной делегации на ВДНХ.
Мы с сестрёнкой очень любили перелистывать ту тяжёлую и богато иллюстрированную книгу и, без преувеличения, истекали слюнями, разглядывая огромных осетров в сверкающих подносах, молочных поросят с красивыми яблоками во рту, вазы полные винограда и апельсинов, торты, пирожные, шоколад и всевозможные конфеты... Все те е́ды, красиво разложенные на белоснежных скатертях, всегда оставались нетронутыми... Ни на одной фотографии не было видно людей, наслаждающихся «вкусной и здоровой пищей»... Так что постепенно у меня и слюни-то течь перестали. Не было в моей реальной жизни никаких шансов очутиться в Москве. Она располагалась за тиснёной обложкой кулинарной книги, как за неприступной крепостной стеной...
...
Наверное я всякий раз возвращался из «вкусной и здоровой» Москвы в нашу маленькую бедную избу с большим разочарованием. Я не имел ни малейшего представления о вкусе икры - ни красной, ни чёрной. Из всех красивых фруктов я знал лишь вкус яблок и «новогодних» мандаринов. Ну, ещё виноград да колбаса изредка появлялись в нашем доме и видимо потому я с особым сладострастием рассматривал разноцветные виноградные гроздья, свисающие из хрустальных ваз и гирлянды колбас в каких-то тёмных погребах, где было полно ещё и другой вкусной еды. Я догадывался, что ею были заполнены все ящики, бочки, корзины, лари и многоярусные полки, убегающие составами в бесконечно богатое московское подземелье...
У нас не имелось ни одной фарфоровой тарелки – разве что сохранилось фарфоровое чайное блюдце, привезённое папой с войны. Оно было уж давно потресканным... Зато несколько серебряных чайных ложек и пара столовых, сильно потёртых и исцарапанных, ещё долго выкладывались мамой на стол перед гостями. Но, ели ими все, - и гости и мы, из общей эмалированной миски, водружаемой в центре стола...
...
...И вот, надо же, Володя пригласил меня в Москву на каникулы. Он написал родителям письмо, характеризующее меня, как деревенского парня, но, тем не менее, обладающего врожденной интеллигентностью. Это мне понравилось... Мне вообще нравились его стихи и прозаические тексты. Он изредка делился со мной и содержанием своих писем, в которых излагал события или рассуждения, нуждающиеся, вероятно, в моей оценке. Я всегда хвалил его за красочность и многозначительность письма, и это нравилось ему...
В общем, Володя Богатырь появился в моей жизни очень вовремя и заполнил пустующую нишу для доверительного общения за пределами грубой и скучной повседневности.
Глава 22
...1972
Летом 1972 года я поехал на Камчатку - сначала на Командорские острова, а затем на реку Камчатка. Такой потрясающий маршрут! Это была студенческая практика и продлилась она около пяти(!) месяцев...
Нас было пятеро. Все из одной группы. Валера Калачёв списался с директорами морзверокомбината (с. Никольское на острове Беринга) и госпромхоза (г.Усть-Камчатск) и лично набрал команду. Мне повезло и я оказался в ней.
Летели с пересадками и довольно долго, но я был перевозбуждён и никакой усталости не ощущал. Иркутск - Хабаровск - Петропавловск-Камчатский - о.Беринга. Дольше всего просидели в аэропорту Елизово (почти неделю). Погода, известное дело, на Командорах чаще нелётная, так что когда, наконец, нас посадили в старенький Ли-2 и высадили с него в... Усть-Камчатске(!!!), мы приуныли, но всё обошлось. Самолёт дозаправили и пробив низкие тучи снизу вверх, мы направились на восток уже под яркими солнечными лучами. Под нами клубились плотные облака и пассажиры из числа местных островитян смотрели на них с явной тревогой. И мы тоже уже наслушались в аэропорту, что нередко самолёты просто покружившись в густом тумане над островом возвращались на материк. Это был самый скверный вариант, но он был вполне реален...
...Океан мы увидели неожиданно близко. Наш самолёт осторожно выскользнул из облаков и лишь каких-то пара сотен метров отделяли нас от пенистых гребней свинцовых волн. У пилотов был шанс и они им воспользовались. Этих метров оказалось вполне достаточно и вот уже наш Ли-2 с опущенным хвостом и задранным носом подскакивал по тундре...
Мы прибыли на легендарный остров Беринга, куда каждый год с нашего факультета попадала группа избранных студентов для прохождения практики в местном зверобойном комбинате, директором которого был наш же, иркутский охотовед Рыжков (если только я не перепутал фамилию).
...
...Мы идём на остров Медный. Капитан Давыдов, Герой Социалистического Труда, за штурвалом МРС (малый рыболовный сейнер), а бригада морзверобоев из Никольского на палубе и в трюме. Кому где удобно - там и примостился. Судно принадлежало предприятию и облавливало прибрежные воды для нужд норковой зверофермы. Всем остальным судам рыбный промысел в 30-мильной зоне Командорских островов был строго-настрого запрещён. Считалось, что таким образом сохранялась кормовая база морских котиков, приплывавших на острова для размножения и выращивания молодняка...
В сезон забоя морских котиков МРС-ки (в предприятии их было две) перевозили грузы и людей на отдалённые промысловые участки. «Медновская» база зверобоев располагалась на южном склоне хребта, разделявшем остров на две половины. Три капитальных здания были построены, видимо давно, в весьма уютном распадке с ручьём. Все стройматериалы и прочие грузы строителям приходилось поднимать по крутой тропинке на высоту около трёхсот метров над уровнем моря...
Нам тоже пришлось тащить на верхотуру несколько тонн грузов, но уже по добротной лестнице, насчитывавшей триста семьдесят пять ступенек. А самое тяжёлое мы затаскивали на специальной волокуше, для которой был сконструирован деревянный жёлоб с направляющими бортиками. Вверху стояла лебёдка с длинным тросом. Грузы к волокуше требовалось привязывать весьма основательно, чтобы бревно, ящик гвоздей или мешок цемента не смогли выскользнуть и полететь обратно, сокрушая на своем пути всё, словно какая-нибудь тупая торпеда...
Короче, разгрузка и доставка всех грузов на базу заняла у нас дня два, если даже не три. Хорошо ещё, что ветер был слабый...
Но когда разыгрывался сильный накат, то весь узкий пляж напротив лестницы заливали большие волны. Все грузы море могло смыть за считанные минуты... Судну в такие дни приходилось прятаться с другой, юго-западной оконечности острова, и выгружались бы мы тогда в самых экстремальных условиях. Так говорили алеуты из нашей бригады. Вместо узкой полоски галечного пляжа там были лишь скользкие и неровные камни. Даже шлюпку на берег вытащить было негде...
И однажды нам пришлось-таки разгрузить «мэрээску» именно в тех скользких камнях, захлёстываемых большими волнами...
Но даже в таких условиях все ящики, мешки и все хрупкое, сыпучее, растворимое и прочее выгружалось алеутами с ловкостью циркачей. Самые ловкие мужики становились – один на скользкий камень, второй на кормовую банку (сидение) неустойчивой шлюпки. Остальные на подхвате. Вот мужик на шлюпке держит мешок муки на весу и выжидает момент, когда набежавшая волна приподнимет шлюпку выше камня. Это длится долю секунды, но он успевает сбросить мешок вниз. Тот что на камне моментально ловит падающий груз и передаёт его кому-то за спину, где люди уже выстроились конвейером. Волна отступает, шлюпка опускается вниз и корма вот-вот зацепится за камень. Но за вёслами опытный гребец, и он успевает отвести корму на необходимые полметра. Через пару секунд точным гребком он вновь приближает шлюпку к камню в самый притык, потому-что в руках подающего теперь ящик со стеклом, который нужно передать на берег с особой осторожностью...
Это лишь первая и не самая тяжелая фаза разгрузки...
Поднимать груз до перевала в том месте нам приходилось по очень крутому склону. Никакой лестницы не имелось, а на самых крутых отрезках тропы были натянуты «альпийские» канаты. Что уж говорить - и налегке-то мы лезли цепляясь обеими руками за те верёвки. А каково с мешками да ящиками? И склон тот, к тому же, был выше «северо-западного» метров на двести с гаком, как мне казалось...
Потом нужно было перетаскивать всё от водораздела к домикам (чуть меньше километра). Но тот этап был уже лёгким, потому что тропа спускалась вниз...
...
Вспоминая то далёкое время я каждый раз испытываю и радость и отвращение. Сразу же должен объясниться по поводу последнего. Наверное самым понятным для вас ключом к моему состоянию могут стать слова: «Море крови! Море крови!»...
Их выкрикнул мальчик лет десяти или чуток старше, случайно оказавшийся свидетелем забоя морских котиков. Это был сынишка то ли капитана шхуны «Крылатка», то ли руководителя научной экспедиции, арендовавшей то судно. До сих пор поражаюсь как мог родитель позволить своему ребёнку увидеть жестокость в самом откровенном и хладнокровном виде. Отогнанных «сереньких» (молодых морских котиков с ценным мехом) окружали зверобои с «дрыгалками» - специальными длинными дубинками и... забой начинался...
От забойщиков требовалось умение забить (убить!!!) зверя одним ударом. Если кто-либо не справлялся, то его тут же обкладывали матюками другие забойщики и кто-то исправлял его ошибку (догадайтесь как...)...
Я не помню применялся ли термин «гуманизация промысла» в научных статьях, посвящённых исследованию технологических, экономических и социально-политических аспектов промысла морских котиков. Но, человечество ведь нуждалось и до сих пор ещё нуждается в мехах и пушнине... И в мясе диких и домашних животных... И способы умерщвления становятся все более «гуманными»(!?!?!?)...
Так или не так???!!!
Лично я надеюсь, что искусственные меха скоро полностью вытеснят из мира потребления натуральные. И вроде даже мясо появилось такое, которое научились выращивать из мышечных клеток... Кажется, такой путь неизбежен для эры далекого будущего, когда люди начнут осваивать далёкий космос, Луну и другие планеты...
Если только наши потомки успеют вырваться в космос до того, как уничтожат друг друга на нашей родной планете Земля...
...
Тешу себя мыслью, что самому мне на том промысле была отведена чисто «научная» роль – метить ласты «чёрненьких» детёнышей котиков стальными метками...
...
...Наш МРС покачивался на гладкой длинной зыби, которая поначалу вывернула мой кишечник наизнанку, но я постепенно свыкся и уже не спускался в трюм, а глазел с палубы по сторонам... Множество птиц заполнили окружающий мир – кайры, чистики и бакланы пролетали цепочками от горизонта до горизонта, чайки орали и кружились над кормой нашего судна, буревестники-глупыши парили над волнами вообще не взмахивая ни одним крылом...
...Неожиданно водная гладь перед нами вскипала и из неё вырывались тысячи маленьких чёрно-белых птичек и, словно по чьей-то команде, бросались в ту или иную сторону. Пролетали над самой водой пару сотен метров и опять, руководимые непонятно каким сигналом, в мгновение ока врезались в зеркало воды и исчезали...
Это были конюги-крошки...
На подходе к какому-то мысу перед судном встала плотная стена тумана. Когда мы вошли в него, то поначалу ещё сверху прорывались солнечные лучи и кусочки голубого неба, но вскоре туман сгустился настолько, что даже из рулевой рубки с трудом просматривались и нос, и корма... К слову сказать, на острове Медный солнечных дней-то за год насчитывается, в среднем, всего лишь семь!!!...
Капитан сбавил обороты дизеля и в уши ворвался гвалт тысяч, нет – десятков или даже сотен тысяч птиц. На самых малых оборотах судно еле двигалось вперёд и теперь стали слышны даже удары волн об какие-то невидимые камни...
Неожиданно дунул ветерок, туман отодвинулся, а мы оказались между мрачными скалами, облепленными птицами и ими же изгаженными. Насыщенный запах птичьего помета ударил в ноздри...
МРС вползал в какую-то укромную бухту. В её глубине виднелось несколько домиков в сочной зелени. Это был покинутый людьми поселок Преображенское... Он был накрыт тяжёлыми облаками, такими низкими, что, казалось, даже верхушка мачты нашего кораблика скребла их брюхо...
...Алеуты запрыгнули в шлюпку и отправились на берег с ведрами, ящиками и корзинами. Через пару часов вернулись - вся тара была заполнена крупными зеленоватыми яйцами кайр. Все островитяне радовались, ибо давно уже соскучились по яичнице. Тут же на камбузе нажарили её и с удовольствием ели, пока мэрээска наша шлепала вдоль берега к месту выгрузки...
...Таким запомнился мне путь из села Никольского, что на острове Беринга, на юго-восточный мыс острова Медный.
...
Погода на Медном часто портилась. За месяц с небольшим, которые мы там находились, солнце появлялось раз или два. Остальные дни стоял такой густой туман, что даже сильные ветры не были способны его развеять. Одежда намокала в считанные минуты, хотя настоящий дождь, кажется, не пролился ни разу. Благодаря такому климату весь остров зарос борщевиком и другими сочными растениями, которые назвать травой мне казалось не совсем правильно. Зелень поднималась от моря до самых водоразделов. Лишь скалы и камни оставались ей не доступными...
Свободного времени у нас было завались. Промысел зависел от многих обстоятельств, и в первую очередь, от того, как скоро придет МРС-ка. На них шкуры и мясо морских котиков, добытых нашей бригадой, доставлялись на остров Беринга...
Судно бросало якорь в сотне метров от места забоя и на длинном канате вытягивало на борт шкуры, связанные по десять (??? точно не помню) и отдельно тушки зверей, тоже связанные по несколько штук. Всё грузилось в разные отсеки трюма и делалось это максимально быстро, чтобы ничего не испортилось...
На берегу наши алеуты и их помощники из сезонных работяг в те часы трудились, как заведённые. Загон, забой, разделка, увязка, отгрузка... И снова - в том же порядке... И так - пока трюм не заполнится...
...
Затем наступали два-три дня, иногда больше, когда делать было совершенно нечего. Все кто хотел разбредались по острову. Остальные перечитывали книги и старые журналы, или до одурения играли в карты...
Алеуты чаще всего отправлялись на перешеек «искать сакэ». Торопливо шли по пляжу, а увидев какую-нибудь бутылку, выброшенную морем, бросались к ней наперегонки. Иногда им действительно попадались пузыречки в форме крупного лимона, скорей даже похожие на гранаты-лимонки, с остатками жидкости. Тот кто поднял «японский» подарок сразу же откручивал пробку и жадно всасывал в себя ту жидкость. Чаще всего это оказывалась морская вода, которую выплевывали с некоторым разочарованием. Но, если жидкость содержала сакэ в ощутимой концентрации (достаточность алгоголя в морской воде определялась каждым на собственный вкус...), то бутылку тут же опустошали и, отплёвываясь от соли, бросались на поиск следующей...
Островитяне помнили все случаи когда море выбрасывало целые бутылки сакэ и нераспечатанные жестянки с «буржуйским» пивом. Имена счастливчиков тоже все помнили...
Я, по своему обыкновению, любил гулять в одиночестве. Брал фотоаппарат, набрасывал брезентовый плащ и пропадал до самого ужина. Морские котики и сивучи меня уже не интересовали – я пресытился ими в первые же дни. А вот морские выдры – каланы, островные тюлени – антуры, морские птицы и голубые песцы оставались в центре моего внимания. И самым страстным желанием было подкрасться к ним вплотную, чтобы сфотографировать в упор. Я лез на четвереньках, полз, разве что лишь не плыл в бушующем прибое, но толку было мало – фотоаппарат был дешёвый и старенький, объектив - примитивный и... снимками своими я был недоволен. За исключением портретов песцов – на Медном их снимать было совсем несложно. Увидев зверька я просто садился на кочку и ждал... Песец начинал кружиться вокруг меня, постепенно сближаясь... Заходил со спины, но если я не шевелился, то он перемещался к моим сапогам и начинал их обнюхивать... Острая мордочка вскорости оказывалась рядом с коленом и зверь острожно раздвигал пасть... Жёлтые немигающе глаза перехватывали мой взгляд, а зубы начинали сжимать колено... Мне же оставалось лишь нажать на спуск в подходящий момент...
...
...Резкая боль подбросила меня с «постели»! Тут же кто-то сильно рванул за волосы!!! Я открыл глаза и увидел яркие звезды на бархатном небе. Было непривычно тихо, лишь где-то внизу рокотал невидимый прибой...
Острые песцовые зубы вновь впились в мою ногу, а второй зверёк вцепился в голову... Рядом мелькнули ещё какие-то тени, но я уже вскочил на ноги и неуверенным пинком отшвырнул одного песца в сторону. Тот взвизгнул, но не убежал, а попытался заскочить за мою спину...
Наконец, ко мне вернулась память и выстроила в нетрезвой голове минувшие события по порядку...
...
Был день рождения нашей алеутской поварихи тети Оли. Как и прежде, она отмечала его на Медном...
...С традиционно обильным застольем – мясо морских котиков с местными травами, морской и «баночной» капустой, а также прочими консервами. Особый деликатес представляли «ластики» и всякие внутренности тех же котиков. Заквашенные по рецептам «атту и агатту», с некоторой грустью кивали на «американский восток» пожилые алеуты...
И выпивки было много, вопреки строгому «сухому закону»... Огромная фляга браги бродила где-то, припрятанная тетей Олей подальше от глаз вечно жаждущих алеутов, и... таки добродила до великолепной кондиции...
Вечер удался! Ели-пили, ели-пили... и снова ели и пили... Были приглашены все – и зверобои, и научники, и рыбинспекторы. Все сидели за общим столом и все хорошо наелись, а кое-кто даже хорошо ужрался. Потом начались танцы под радиолу. Танцевали поочерёдно с двумя дамами на весь остров – весьма дородной тётей Олей и худенькой московской девушкой Таней. Отважная Таня изучала поведение морских млекопитающих и через много лет стала всемирно известной ученой. А тем памятным вечером её ангажировали на танец все джентльмены острова Медный. Последнее, что я запомнил, пока не вышел освежиться на улицу, - хохот на весь дом после того, как Таня произнесла с некоторым испугом: «Вы слишком настойчивый кавалер!». Она почти выкрикнула это после нескольких танцев с самым уважаемым и старым алеутом - дядей Пашей. Менялись песни на пластинке, но не кавалеры, - дядя Паша продолжал топтаться, вцепившись в Таню, и не уступал её никому...
Свежий ночной воздух меня малость взбодрил, но голова кружилась и я присел на кучу досок, сложенных возле лебёдки. Потом прилёг и стал смотреть на звезды. Звезды сорвались с мест и закружились...
...
Следующим днём все спали до обеда... Кроме дяди Паши! Он всегда вставал рано. Когда проснулись остальные, то увидели как довольный старик доел последнюю миску сухофруктов, вычерпанных им из той самой фляги, откуда вчера выпили всю брагу. Многие были расстроены, что им ничего не досталось, а дядя Паша был снова пьян и снова счастлив. Вскоре он заснул... А молодые алеуты отправились на Перешеек искать сакэ...
Глава 23
...1972
Весемнадцать дней мы не могли улететь с Командорских островов и лишь на девятнадцатый тот же Ли-2 смог прорваться с материка и мы улетели в Усть-Камчатск...
Все предыдущие дни стоял густой туман, но по установившимся правилам, ежеутренне все пассажиры залезали в кузов единственного островного грузовика и выезжали на аэродром. Выгружались и ждали там самолёт.
Или же грузовик – что будет раньше...
Понятно, что коль возвращался грузовик, знать из Питера (Петропавловска-Камчатского) сообщили, что «погоды нет и борта не будет». И мы возвращались в Никольское с белыми грибами, набранными прямо на взлетной полосе. Их в том году уродилось много...
Пока мы таким образом курсировали «туда-сюда», то с попутчиками-островитянами перезнакомились довольно близко и услышали много интересных и забавных историй об островной жизни. К примеру, как столкнулись два единственных легковых автомобиля на главной улице Никольского. Один из них, «Москвич», принадлежал рыбинспектору, «мистеру Огурцову», который тот приобрёл за валюту, полученную в «американских» рейсах, когда контролировал промысел на иностранных траулерах. Алеуты хохотали до истерик, и не скрывая злорадства, хотя слышали ту историю раз сто, если не больше. Наверное кто-то завидовал инспектору, а кому-то он явно не нравился...
Много баек было посвящено любителям халцедонов, опалов и агатов. Говорили, что у хапуг целые мешки из-под картошки набиты полудрагоценными камнями, и мол в знаменитой бухте Буян уж и не осталось-то ни одного красивого камушка. У кого-то тут же находились возражения и становилось ясно, что равнодушных к уникальному месторождению на острове нет. Было не совсем понятно для чего людям копить те камни целыми мешками? Легальный бизнес в те времена был невозможен. Но подпольная торговля командорскими самоцветами, видимо, имела место и вызывала яростное возмущение коренных островитян. Они с нескрываемым подозрением посматривали на чемоданы и рюкзаки своих попутчиков, подозрительно притихших, и явно скрывавших в багаже что-то не совсем легальное. Впрочем, камушков там могло и не быть. Но уж наверняка были банки с красной икрой, балычки копчёной нерки, песцовые, котиковые или даже каланьи шкурки... Что-то для себя и родственников, а часть – на продажу... Побочным «бартером» не брезговали многие «временщики», приезжавшие на Дальний Восток и Крайний Север из центральных районов СССР. В «Крокодиле» их называли охотниками «за длинным рублём», спекулянтами, хапугами, рвачами и рисовали карикатуры...
Впрочем, можно было и их понять – купить в магазине ту самую банку икры, балык или песцовую шапку можно было лишь по большому блату «из-под прилавка». А тут - песцы выскакивают под ноги прямо из-под домов, нерка забивает всю речку - пинай её сапогами на берег и будет тебе счастье - и балык, и икра... А каланы дохнут и валяются на берегу – подбирать их запрещено идиотскими законами, но... какой же идиот может пройти мимо такой ценной шкурки???
Командорские голубые песцы действительно рыли свои норы даже под жилыми домами. Алеуты рассказывали, что наглые зверьки иногда кусали босые ноги детей - до крови...
...
В Усть-Камчатский госпромхоз на промысел ондатры слетелась едва ли не четверть всего нашего курса. Большинство парней прибыли недели на две раньше нас и уже были полностью собраны и готовы к промыслу. Им достались самые лучшие лодки и моторы, и «морды» (плетеная проволочная ловушка) свои с капканами они успели тщательно подлатать-отрегулировать, и сухарей насушить и остальную провизию закупить-запаковать... Ну, а нам, четверым «командорцам», на всё-про-всё оставалось всего-то три дня и мы трудились как про́клятые, но к назначенному отплытию успели с грехом пополам и пару битых лодок подлатать, и старые «вихорьки» починить, и более-менее приличные «морды» с капканами из старого хлама собрать... Самое сложное было насушить достаточно сухарей в маленькой печи, потому пришлось ограничиться их минимумом, а набрать пару лишних мешков «сырого» хлеба, чтобы уже на месте промысла суметь как-то сохранить его и растянуть на «подольше»...
Нас отправили на промысловый участок «Ка́маки» - давно уже заброшенный посёлок на реке Камчатка, где сохранилось несколько пустующих жилых домов. В одном из них поселились и мы вчетвером... Километрах в двадцати пяти от нашего уютного дома сверкал заснеженный выступ вулкана Шивелуч. В ясные дни мне казалось что едва ли и десять-то наберется...
И самый знаменитый вулкан Ключевская сопка тоже был виден нам. До него наверное было километров шестьдесят - он выделялся правильной конической формой и заметно возвышался над окружающими горами. Оба вулкана время от времени «покуривали», выпуская клубья белого дыма...
Выше Камаков река раскинулась широкой поймой – её так и называли «Камаковская низменность». Множество озёр соединялись извилистыми протоками, а те так или иначе, но всё равно впадали в реку Камчатка. И сама река делилась на несколько рукавов, по которым малоопытным лодочникам несложно было и заплутать так, что поймёшь это лишь когда кончится бензин...
...
Промысел удался! Каждый день мы привозили с десяток, а то и более пушистых рыжих зверьков, снимали шкурки и обезжиривали их, выворачивали мездрой вверх и сушили на правилках. Гроздья готовой пушнины хранились подвешеными под потолком. Это был наш заработок и каждый из нас, наверное, прикидывал, как потратит свои «трудовые»...
...
В Камаках круглый год проживал лишь один человек. Сам он был «камчадалом» - так называли местных жителей – смешанных потомков коренных ительменов и пришлых русских поселенцев. Семьи у него не было, зато имелась свора упряжных собак на «казённом» содержании. Зимой на этих собачках он, по его словам, обслуживал какую-то «связь». Имелась ли в виду почта, или речь шла о телефонной линии, - мы так и не поняли. Но, в любом случае, на прокорм упряжки у камчадала имелось разрешение ловить рыбу и как-то он попросил нас помочь ему завести тяжелый и длинный невод... Всю выловленную рыбу, кунжу, мальму и микижу, поименованную им поштучно, мы набросали в две большие железные бочки, где они вскорости забродили, издавая отвратительный запах. Но сосед был доволен – квашеной рыбы собачкам хватит на всю зиму...
Местного гольца камчадалы считали «сорной рыбой», потому что он, якобы, пожирал икру и молодь самых ценных видов лососей – нерки, кеты, кижуча, чавычи, горбуши... Но на наш вкус камчатские гольцы были невероятно вкусны и, как и все «вечноголодные» студенты, мы были готовы есть ту рыбу в любое время и в любом виде... За исключением проквашенной...
...
До конца промысла оставалась неделя и я решил сходить в тайгу, голубевшую километрах в двадцати, в самом начале горных отрогов на другой стороне реки. Где-то там строили новое зимовьё двое штатных охотников, с которыми я познакомился на барже, доставившей нас из Усть-Камчатска. Старший из них, Л-в, был опытным промысловиком и отлично знал местность...
Когда наша баржа, борющаяся с сильным встречным течением, наконец-то вырвалась на простор из узкого ущелья, называемого «Щёки», он обвёл рукой обширный участок заболоченной низины и сказал: «Пройдёшь километров пятнадцать по этим лугам и упрёшься в речку Малая Хапица – не промахнёшься, будь спок!»...
...
...Володя Болтрушко перевёз меня через Камчатку и обещал встретить в назначенный час, когда я вернусь. И я остался один...
...Щекотливые мурашки пробежали вдоль спинного хребта и, наверное, таким образом напряглось моё тело перед длительным и опасным походом в неизвестность. Состояние то было знакомо мне с времён моего егерьства, когда я оказывался совсем один в лесной глухомани и не от кого было ждать помощи... Подлая мысль всякий раз выскакивала из какой-то мрачной глубины, стоило мне подвернуть ногу, поцарапать щеку об невидимый сук, или провалиться по пояс в заросшую ряской бочажину: «А сможешь ли ты вернуться живым и невредимым???»...
Солнце неспешно клонилось к закату, а я поспешал за ним, чтобы дойти до Малой Хапицы и засветло перейти её... Затем найти удобное место для ночлега, успеть набрать дров на всю ночь, ощипать, выпотрошить и сварить утку...
...Утку я подстрелил на одном озерце, когда она зазевалась и вынырнула совсем рядом с берегом. Мне даже голенища не пришлось раскатывать. Это был селезень морской чернети, довольно крупный и хорошо отъевшийся перед отлётом на юг. Так что вкусным и жирным мясом я был обеспечен дня на два, как минимум, и это вдохновляло...
...Часа три-четыре я шел по желтеющей низине, обходя озера и переходя вброд узкие протоки, по которым скатывались гольцы – им тоже следовало успеть выскочить в реку пока ручейки те не пересохли или не перемёрзли. Вода падала быстро и мне это было на руку... Высокие травы высохли на корню, выгорели чуть ли не добела и валились к земле, прижимаемые ветром и собственной тяжестью...
...А за Малой Хапицей густо пламенели лиственницы. Лес начинался от самого речного русла, поднимался по пологому склону и обрывался где-то вдалеке, замещаемый массивами кедрового стланника и горной тундрой. Вершины гор были покрыты вечным снегом...
Я представлял вертикальное районирование растительных сообществ из лекций по геоботанике. В тот же час предо мной словно развернулся чудесный пейзаж, исполненный крупными мазками - лиственничная тайга, объятая холодным пламенем, вертикальные стволы деревьев, чернеющие на фоне «горящей» хвои, словно обуглившиеся...
И ещё одна заметная деталь –- светлокорые и желтоглавые тополя на переднем плане. В пойме Малой Хапицы эти могучие деревья росли поодиночке, или небольшими куртинками. Ещё издали я решил, что для моей ночёвки подойдёт именно тополь – самый толстый и обсыпанный у подножия рыхлым слоем сухих веток и листьев...
...
Песчаный берег реки был истоптан медведями... И пока я осторожно брел по бурлящему перекату, избегая зачерпнуть ненароком воду в раскатанные болотники, то краем глаза зацепил, как мелькнуло что-то чёрное в паре сотен метров на фоне темнеющих кустов... Решил что это медведь и поспешил к «своему тополю», прихватив пару сухих коряг из залома, нагроможденного половодьем на галечной косе...
...Сбегал к залому ещё несколько раз и запасся дровами на всю ночь. Темнело быстро и уже лишь говорливое речное русло едва светлело в сгустившейся тьме...
...
...Костёр наполнил уютом несколько квадратных метров пространства, ограниченного стволами деревьев и кустов, выхватываемых огнем из ночного мрака, стенкой колючего шиповника на переднем плане и толстенного тополиного ствола, к которому я инстинктивно прижимался спиной. Быстренько ощипал и разделал утку, опалил её жирную тушку на костре и сварил...
...Неторопливо ел, стараясь не обжечься жирным бульоном, и постоянно прислушиваясь ко всем звукам, нарушающим ночную тишину. Монотонность булькающей воды на перекате нарушали какие-то отчетливые всплески. Иногда слышалось будто тяжёлый зверь переходит реку вброд... Поразмыслив я догадывался, что там мог быть крупный лосось, а возможно даже целая стая их. Рыбины устремлялись по мелководью против течения, бились телами по камням и шумели так же громко, как и медведь, когда он охотился на них. Или просто переходил реку...
Я пытался успокоить себя тем, что перекат тот был довольно далеко и рыбная ловля отвлекала медведей от меня и моей жирной утки, запах которой вполне вероятно достигал их чутких ноздрей... «Но медведи в это время сытые! Рыбы навалом и им вообще нет смысла отвлекаться от рыбалки!» - уговаривал я сам себя, посматривая на две бреши, чернеющие в стенах моей воображаемой крепости. Эти «проломы» были сотворены именно медведями – за многие годы они вытоптали прибрежную тропу в зарослях шиповника и часто терлись спинами о тот самый тополь, к которому теперь прижималась моя спина...
И я снова подбросил дров в костер, который был запален на медвежьей тропе... Затем вжался крепче в тополь и переставил на сантиметр ближе к себе «вертикалку» 12 калибра, заряженную парой «турбин». Такие пули были весьма популярны для охоты на крупного зверя в те годы...
...Иногда что-то бултыхалось за моей спиной – в полуметре от тополя берег обрывался почти вертикально в широкий плёс с мощным водоворотом, вращающимся, видимо, над довольно глубокой ямой. С вечера ещё я приметил на узкой глинистой полоске следы выдр, которых такие места должны обязательно привлекать в любое время года... И эти гулкие удары по воде вероятней всего озвучивали процесс ночной охоты выдры на крупную рыбу. «Не будет же так шуметь плывущий медведь! Да и не сможет он выбраться на такую крутизну!!!» - и я вновь придвигал поближе свою двустволку...
...
Мне снилось, что вода в реке поднялась едва ли не до моего костра. Куски берега отрывались за моей спиной и гулко падали в воду. «О, чччёрт, сейчас рухнет мой тополь!» - внезапно догадался я...
...И проснулся!...
...
«Хрусь! Хрусть! Хрусссттть!» - трещали уже довольно близко от меня какие-то кусты в ритме неторопливого медведя!!!...
Костёр почти погас и я видел лишь красные угли, яркие звезды и когтистые лапы, занесённые над моей головой...
...Лапы принадлежали старому тополю, который всё ещё крепко стоял над обрывом и защищал мой покой. Я торопливо подбросил дров и раздул тлеющие угли в яркий огонь. Уютное пространство вновь обозначилось в ночи, но и обе бреши в крепостной стене стали чернеть отчетливей. К ним я начал присматриваться ежесекундно, бросая взгляды то вверх, то вниз по течению... Двустволка уже готова рыгнуть убийственным дуплетом... Предохранитель снят, палец правой руки судорожно застыл на спусковом крючке...
...Хрусть!... хрусть... хрусть... Пауза... И снова хруст сухих сучьев под лапами невидимого медведя! Но где же он? Как далеко может слышаться этот хруст? Я пытался вычислить расстояние по звуку ломающихся веток под тяжелой тушей... Если это толстые ветки, то может ли быть до крадущегося зверя метров сто? А если сучки потоньше? То - метров двадцать??? Или даже всего лишь... десять!!!???...
И невозможно почему-то определить с какой стороны этот хруст слышен мне... Кручу головой то вправо, то влево – мне жизненно важно вовремя увидеть оскаленную морду в неярком свете костра, чтобы прицелиться и всадить в нее обе пули...
...
Вдруг что-то мелькнуло совсем рядом с моими сапогами, сохнущими возле костра. Я невольно бросил взгляд в ту сторону и тут же увидел как коричнево-белый горностайчик отпрыгнул от них на полметра и замер... «Хрусть!» - раздался до боли знакомый звук, когда он приземлился на жёсткие сухие листья, которыми осыпал мой тополь собственнное подножие...
...Боже мой! С каким наслаждением я смотрел на этого милого зверька, привлечённого к костру запахом ощипанной и опаленной утки. К мордочке его прилипла пара пуховых перьев и, несомненно, что и самой уткой мой «медведь» был совсем непрочь полакомиться – прикрытый котелок стоял на земле, рядом с сапогами...
...
И я крепко заснул под этот хруст, который теперь уже был мне чарующе приятен, и проспал остаток ночи, пока высокое солнце не разбудило меня щекотанием лучей, пробившихся сквозь поредевшую тополиную листву...
...И самое первое что я услышал – клацанье камней на перекате под тушей резвящегося медведя. Я мгновенно схватил ружье и выглянул из-за тополя... Метрах в двухстах выше моего ночлега молодой мишка уже нес на берег кижуча, трепещущего в сомкнутых зубах... Покосившись в мою сторону, косолапый повел носом и спешно скрылся в кустах, но рыбину свою не бросил...
...Поднимался утренний ветерок и, видимо, он донёс запах погасшего костра до чутких ноздрей...
...
...К Л-ву и его молодому напарнику Сергею (фамилию забыл) я пришел уже под вечер и поначалу был удивлен тишиной, окружившей недостроенное зимовье с разбросанными инструментами, тлеющий костёр и другие приметы недавней активности. Впрочем, тут же оторопел еще сильней, увидев нацеленные на меня стволы...
...Но стволы тут же исчезли и на их месте выросли две человеческие фигуры... Раздались возгласы неподдельногог изумления: «Как это ты нашёл нас? А мы-то думали медведь, а потом смотрим, человек... Но что это за человек - вдруг беглый зек бродит... О тебе-то мы уж и вовсе забыли!...»
В общем переночевал я в палатке с промысловиками, порасспрашивал Л-ва об их работе, записал и сфотографировал кое-что для своего отчета по практике и потопал обратно. Со мной отправился интеллигентный Сергей – показать путь покороче, проверить капканы на выдру, а главное, пообщаться с новым человеком. Он дал понять, что «примитивный и жадный напарник» ему изрядно уже надоел, и он мечтает наконец-то остаться в новом зимовье в полном одиночестве... Признался, что на Камчатку из своего Киева уехал не столь уж и добровольно... Был вынужден обрубить какие-то хвосты, после «воспитательной беседы» в КГБ... Теперь вроде свободен, но к таёжной жизни совсем не охоч - пушнина, икра и деньги не интересуют... Остаётся одно – вспоминать, мечтать и писать...
Глава 24
...1973
- А знаешь, и мне ведь встречались такие «охотники»!
- А я таких же «геологов» знавал!...
- Да и среди лесников они есть, а ещё на полярках и глухих метеостанциях...
- Да, вообще они прятались подальше от людей, где их никто особо-то не будет искать...
Так я представляю откровенные признания моих собеседников, давно уже затерявшихся в Магадане ли, Иркутске, или в Москве-Анадыре-Лаврентия-Марково... и где-то ещё, но это совсем не важно... Многих из них и в живых-то нет давно, но их тени остаются где-то в глубинах памяти... Сейчас они нужны мне, пожалуй, как самые верные сообщники. И как самые честные и жёсткие критики, способные увидеть даже то, что мне и самому себе-то не хочется показывать. И, кажется, сейчас я им верю больше, чем себе, – за минувшие полвека они (тени...) стали такими же отшельниками –узниками моей совести.
Это мои «внутренние эмигранты»...
...
В одной из поездок в Москву я оказался в мастерской какого-то художника. Было много выпито, дым «забугорных» сигарет стоял коромыслом (американские сигареты тогда можно было купить только у «фарцы» на дальних подступах к посольству США и ещё в каких-то неизвестных мне местах...). Володя (однокурсник-москвич) представлял мне каких-то людей и шёпотом пробрасывал: «диссидент...уезжает скоро в Америку...», «художник... недавно продал несколько картин во Францию...», «этот сшибает жвачку и сигареты у иностранцев...», что-то говорил и о других...
Было много разных людей - и шумных, и молчаливых, «заджинсованных хиппарей», и вполне обычных с виду граждан в «потёртых пиджаках»...
В атмосфере вольномыслия я чувствовал себя дикарём и притулился в каком-то углу, пытаясь изобразить задумчивость на своём глупом лице...
- Не привычно?
Я вздрогнул, но поспешил улыбнуться...
Пожилой мужчина в заношенном советском костюме лет под пятьдесят курил «беломорину» и выглядел таким же чужаком, как и я...
Мне сразу стало уютно в нашем общем теперь закутке и я пошутил, что вот да, мол, я вообще из Сибири приехал, и где «слаще мороженой брусники», мол, вообще нет ничего...
«Старик» улыбнулся и расспросил о нашем житье-бытье. Я выдохнул и на одном дыхании выдал как мы, иркутские студенты, защищаем природу от браконьеров, что вот даже убил один подонок двух наших друзей... Что и начальству спуска не даём, офицера КГБ даже поймали, что государственные службы таких боятся и не трогают и, получается, что кроме нас-студентов некому искоренять злоупотребление властью...
Короче, я расслабился окончательно и даже не заметил как пролетело время. Но к нам подошли Володя со своей сестрой и её другом (оба художники московского андеграунда...) и лишь тогда я заметил, что, кроме нас, в студии уже никого нет...
Володина сестра, Света, с большим уважением попрощалась с моим собеседником, назвав его по имени-отчеству и мы вышли на улицу. Падал тихий снег, идти было недалеко и по дороге мне рассказали что со мной общался опальный коммунистический функционер Л.К., дослужившийся чуть ли не до завотделом ЦК КПСС, но безжалостно изгнанный оттуда за «идеологическое несоответствие»...
...На достойную работу диссидентов не принимали. Пришлось «старику» с потрепанной биографией (на деле-то ему было лишь чуть за сорок...) идти «в сторожа»... и писать кандидатские и докторские диссертации «на заказ»...
Великолепное образование, умение быстро формулировать мысли и ясно излагать их предоставили моему новому знакомому возможность жить хоть и скромно, но не бедно. Среди его «клиентов» были секретари среднеазиатских ЦК, платившие особенно щедро...
...
Знакомое имя стало всё чаще мелькать в СМИ после распада СССР, а теперь его знают, пожалуй, все, кого интересует политическая жизнь России...
...
Летом 1973 года я поехал в Магадан. После Камчатки мне захотелось побывать на Чукотке. По чьей-то подсказке я написал Г.А. Федосееву и он пригласил меня на практику потрудиться лаборантом в Магаданское отделение ТИНРО. Геннадий Александрович был нашим же, иркутским, охотоведом и возглавлял лабораторию морских млекопитающих...
Вообще в Магадане оказалось довольно много охотоведов. В той же лаборатории трудился Владимир Зимушко, тоже «иркутянин», главный специалист по серому киту. А самый старший по возрасту, Артур Петрович Шустов, закончил охотфак ещё в Москве, до его переноса в Иркутск. Он изучал тюленей и был одним из главных научных авторитетов по мелким ластоногим в СССР. Сам Федосеев был ведущим исследователем тихоокеанского моржа. С разной степенью вовлеченности все сотрудники лаборатории профессионально знали фауну мормлеков Дальнего Востока...
В Управлении охотничьего хозяйства работали Кондауров (начальник), Трефилов (главный охотовед) и Пилюгин (зам. начальника) – все «иркутяне».
«Охотскрыбвод» возглавлял Аскольд Пынько – тоже нашенский выпускник. А кировский охотовед Коля Соколов руководил службой охраны морских млекопитающих...
Нередко по вечерам магаданские охотоведы собирались в той или иной конторе и отмечали какой-нибудь важный повод (день рождения, отпуск, конец рабочей недели или... дня...).
А в «нашей» лаборатории, куда меня поселил Федосеев, такие посиделки по какой-то причине участились и едва ли не каждый вечер мне приходилось сидеть вместе со старшими товарищами и сотрудниками других лабораторий. Начиналось всё очень весело и с весьма приподнятым настроением. Все шутили, травили анекдоты, делились слухами, пели под гитару Галича, Окуджаву, Высоцкого... Конечно, поднимались тосты – раз за разом... Водка и вино быстро заканчивались и «студента», то есть меня, отправляли в ближайший подвал «за парой пузырей»...
...Заканчивалось скучно и очень поздно – кто мог уходил на своих, а кто-то - опираясь на чужое плечо... Иногда засыпали, уткнувшись «лицом в оливье»... За кем-то приходили расстроенные и рассерженные жёны...
Одним словом так же, как и везде – от Магадана до Калининграда. Советская «гнилая интеллигенция» пыталась хоть как-то оживить атмосферу брежневского застоя...
...
Летнее магаданское солнце вставало очень рано... Выспаться толком никак не получалось – казалось, лишь начинал я задрёмывать, как уже надо было вскакивать и убирать постель со сдвинутых письменных столов (даже диванов в лаборатории не было ни одного...)...
...
В Нагаевский порт подошла морзверобойная шхуна «Санзар» и нас с Мишкой Засыпкиным отправили за двумя бочками тюленьих черепов...
В те годы в Охотском, Беринговом и Чукотском морях каждый год промышляла советская флотилия «финских деревяшек» числом около полутора десятков. Эти шхуны с яйцеобразными деревяными корпусами могли относительно безопасно маневрировать даже среди плотных дрейфующих льдов. Считалось, что при сжатии льдов такое судно не будет раздавлено, а попросту выдавится на поверхность льда. Происходило так в реальности или нет я не знаю, но должен сказать, что в морскую качку на нём лучше не попадать. В 1974 году мы с Мишей окажемся именно на «Санзаре», и испытаем на собственных желудках всю мощь девятибального шторма в Чукотском море.
...
Итак, мы перевезли те бочки на реку Олу и несколько дней вываривали засоленные, но всё равно вонючие черепа охотоморских акиб, крылаток, ларг и лахтаков в большом котле, прямо на костре. Очищали их от мяса, сушили, маркировали, а сами тем же временем наслаждались жизнью на природе – чистейшая река, скачущие лососи, медвежьи следы, смородина под гибкими ивняками – как божественно пахли те заросли!...
...Само собой комары, но они нам совсем не мешали...
В маленьком институтском балке́, прямо на берегу реки, хозяйничал Лев Александрович (Лёва) Фроленко. Он изучал хирономид и ещё каких-то мелких червячков и личинок, которыми кормятся мальки лососей. За неделю тесного общения мы незаметно сблизились с Лёвой и он предложил мне перебраться из лаборатории в его квартиру. Жил он один на пятом этаже того же здания, в котором располагалось и МоТИНРО...
Умный и остроумный, блестящий рассказчик, всегда на нервном взводе, справедливый аж в ущерб себе, великолепный профессионал и всесторонне образованный интеллигент, весёлый собутыльник и искусныйй матерщинник, диссидент до мозга костей...
Так я могу охарактеризовать своего старшего товарища (смею считать его настоящим другом) Льва Александровича Фроленко.
В общем, нечего и удивляться тому факту, что за пару десятков лет усердной трудовой деятельности Лёву то повышали до уровня младшего научного сотрудника, то снова понижали в старшие... лаборанты...
...
Я не способен описать своё особое, чуть ли не родственное, отношение к Льву Александровичу. Не знаю был ли я ему столь же значим как он для меня, но спустя несколько месяцев, я проснулся и полетел в Магадан... Наобум... Неожиданно даже для себя самого... Без приглашения!...
Поехал в иркутский аэропорт, подошёл к кассе и купил за полцены билет до Магадана. По студенческому билету...
Меня даже не удивил тот невероятный факт, что билеты имелись... Вероятно, потому что это было первое января 1974 года. Возможно, по первым январям в СССР всегда были билеты в Магадан?..
Тот Новый год я встречал в полном одиночестве, в холодной и пустой общежитской комнате, - а вся Подаптечная разъехалась на каникулы. Были, правда, ещё две семейные пары студентов, но они же семейные! А мне лететь домой было и далеко, и долго, и сложно (большой самолет+ средний самолёт+маленький самолёт+автобус+пешком 5 км...). Да и не очень-то хотелось мне в деревню – разлюбил я её и уже пустил городские корни... Но было ужасно тоскливо одному, и стоило мне подумать что ещё пару недель придётся так жить и я не смог даже слезу сдержать – так жалко стало себя...
...
Свою девушку я ещё не встретил, а тех, кто иногда выжидательно посматривал в мою сторону – игнорировал. Не думаю, что я был излишне критичен к сибирским красавицам, скорей, я был чересчур критичен к себе...
Глава 25
...1973
Пройдёт четыре года и я вспомню свой неожиданный «бросок в Магадан», когда вокруг будет совсем иной мир...
...Там будет синее небо над белоснежным хребтом Рарыткин. Последние гуси полетят на юг и загогочут над притихшей тундрой, прощаясь со мной...
Я возвращаюсь «из самого сердца Чукотки» на катере «Дозорный». Брызги замерзают на одежде, но я не ухожу в тёплую кают-компанию, а с каким-то внутренним трепетом высматриваю Анадырь, который ещё прячется очень далеко, где-то вообще за Американской кошкой. «Улетающий Анадырь» - кажется так называл в те годы поэт Андрей Гажа город, с которым я уже связал свою судьбу и строил будущее...
Обжигающий северный ветер вдруг наполнит меня таким сильным чувством, что я сяду и напишу динное и красивое письмо Варьке. Своей любимой Варьке, с которой ещё не был даже знаком, но часто встречался на анадырских улицах. И она тоже ведь высматривала меня, незнакомого ей, на тех же улицах.
Да-да, она жила в Анадыре, но мы пока ещё не встретились. Даже ещё не познакомились...
...
А ещё через четыре года по этим же водам я вновь отправлюсь в «самое-сердце-Чукотки». И рядом со мной будет моя любимая и долгожданная Варька...
Поначалу, сидя в уютной каюте попутной баржи, мы будем уплетать незрелые вьетнамские бананы, играть в карты и любоваться белухами из круглого иллюминатора... Потом перелетим на вертолёте в «самое-сердце-Чукотки» и сплавимся по самой-загадочной-реке Олой до того-самого-дома-для-бродяг (помните у Олега Куваева?..). Будем скакать на утлой лодочке по гибельным порогам, считать медведей, ночевать у оленеводов, геологов и охотников...
Таковым будет наш незабываемый «медовый месяц», который я не смогу описать полностью, но какое-то представление о нём я изложил в нижеследующем рассказе.
МЕДВЕЖИЙ ЗАЛОМ
- Я Птицын!.. Станислав!.. Промысловик!... Искупался... вот... козёл... старый... по дороге!... А это... вы?.. из округа..?.. прибыли?... Поговорить... надо!!!... - выкрикивал, как выстреливал рванными словами ещё издали рыжебородый мужик, бегущий ко мне от реки, весь мокрый, коченеющий и обессиленный...
Обхватив своими ледышками мою ладонь, словно печку, Птицын продолжал: - "Забыл, зараза, скорость выключить, завёл "Вихря" на полном газу... Ну и вылетел за борт! Мать-не-дремать! Лодка кругами, я наперерез... Нахлебался, пока обороты спали... вот как знал, газульку ослабил, когда выезжал!... Слава Богу, успел перехватить и забрался на борт пока судорога не скрутила!..."
...Я смотрел на легендарного Стаса Птицына (того самого, из "Дома для бродяг"...) с нескрываемым изумлением, а он приплясывал от холода и продолжал рассказывать, сразу переключившись на тему, ради которой пёрся добрых полста километров против течения по замерзающей и мелеющей реке: "Нет патронов! Нет бензина! Нет запчастей.., гвоздей.., кирпичей...". Одним словом, нет порядка в промхозе, а пожаловаться некому! Вот, представился случай, - надёжное "тундровое радио" передало, что на перевалке в кои-то веки оказался окружной охотинспектор и Птицын примчался искать меня, а в моем лице - справедливость...
...Мы с Варькой тогда проводили учёт бурых медведей и сплавлялись по реке с самых верховий, куда нас с лодкой и всем скарбом забросила "четвёрка" (вертолёт МИ-4). Почитай уж три недели мы спускались по перекатам, порогам, останавливались на плесах, находили следы медведей, зарисовывали их, измеряли, записывали всё, что требовалось...
Мы торопились закончить работу до холодов, но сильный низовой ветер и частые остановки сдерживали нас и по ночам уже стало холодно - даже вода в чайнике замерзала и выгнула дно пузырем, а Варькины волосы примерзали к днищу палатки...
А когда мы добрались до перевалки, то первой же ночью весь наш хлеб сожрали местные лошади. Бесцеремонное поведение мохнатых якутских лошадок знакомо на Севере всем, и мы, казалось бы, предприняли необходимые меры, заперев свои вещи в носовом трюме нашей "Обушки" (дюралевая лодка "Обь")...
Однако, лошади вырвали "с мясом" замок и вытащили мешок с хлебом, который был затолкан мной в носовой трюм глубоко - за рюкзаки и спальные мешки!... Когда утром мы пришли на берег, лошади ещё доедали остатки хлеба... Я схватил какой-то шест и набросился на самого наглого коня, но тот проворно развернулся и стал лягаться, ловко отбивая копытами мой дрын. А потом вообще пошёл на меня в лобовую атаку, морща ноздри и устрашающе клацая крупными жёлтыми зубами, которым, как оказалось, и дюралюминий-то вовсе не металл...
И мы позорно отступили...
Пришлось отложить дальнейшее путешествие, пока нам напекут достаточно хлеба, чтобы хватило хотя бы до метеостанции.
Хлебом перевалку обеспечивала Алевтина Иннокентьевна - мастерица на все руки, рослая и широкоплечая эвенка, отсидевшая недавно десять лет за убийство мужа, вместе с которым сызмальства пасла оленей, нарожала детей, и жизнью супружеской была вполне довольна до той самой роковой пьяной драки, в которой она успела воспользоваться ножом раньше, чем её взбесившийся муж...
Когда я с видом знатока поинтересовался: "Вы чумработницей были?" - она презрительно отчеканила: "Нет! Я была пастухом - оленей пасла, сутками дежурила со стадом, понимаете?!"
Но это был единственный случай, когда она проявила своё недовольство.
А так она была неизменно приветлива и гостеприимна. За те несколько дней пока пекла нам хлеб (буханку в день, т.к. имелось всего четыре формы, а посёлок потреблял в день три буханки - кроме самой Алевтины Иннокентьевны на базе обитали ещё два пенсионера - бывший оленевод дядя Коля, делавший лучшие гоночные нарты во всей долине, и якут Павлов - глухонемой охотник-промысловик, так вот за это время мы привыкли к этой шестидесятилетней женщине, как к давней знакомой...
- Держи, Варя, теперь будет холодно, так что грей свои красивые ножки! - Алевтина Иннокентьевна протянула на прощание Варьке новые чижи, которые сосредоточенно шила по ночам, пока мы жили в её уютной избе...
... Наконец мы отплыли с необходимым запасом хлеба, и уже часа через полтора услышали звонкий лай птицынских собачек.
Ветерок донес вкусный запах дыма, а потом и сама просторная изба его приветливо заиграла окнами среди стройных лиственниц, пламенеющих осыпающейся хвоей...
...Птицын забрел в воду и, подтянув нашу лодку к своей, набросил швартовый конец на её кормовой кнехтик...
...
...Он говорил безостановочно, размахивал руками, вскрикивал на вьющихся под ногами собак, ругал нарушающих его жизненные планы медведей, геологов, начальство, соседа Фому, плохие капканы, гнилые сети и скупую природу...
...Мы с Варькой разомлели в тёплой избе, пили чай с горячими оладьями и смородиновым вареньем и с жадностью слушали этот, великолепный в своей артистичности, монолог... Разумеется, Птицын хорошо помнил Куваева - "Дом для бродяг" высился над стопкой зачитанных книг, хранившихся здесь - в самом что ни на есть доподлинном доме для бродяг...
... Складная речь охотника звучала на разные лады - то стихала до шепота, то оглушительно взрывалась в неожиданных сценах... Руки Птицына взлетали как птицы и уносили нас куда-то в сотканное ими магическое пространство, вовлекали в драматические события, живописуемые нашим героем...
...Годы одинокой жизни в тайге или тундре, видимо, вполне естественно выплёскиваются в столь безудержные откровения людей, обладающих потребностью в общении, - я вспомнил нашего покойного егеря Мячина, который мог часами стоять перед случайным гостем и страстно изливать на него всё, что накопилось в егерской душе "от встречи - до встречи", да и не только, а вообще - за всю сознательную жизнь истомившегося отшельника...
Вот и Птицын был максимально откровенен в истории, случившейся несколько лет назад, и претендующей быть одним из наиболее драматических эпизодов в его жизни...
...
...Как-то перед самым ледоставом дядя Коля отправился к Фоме за берёзовыми жердями - заготовками для нарт. Там росли самые стройные и гибкие берёзки, из которых получались легкие и прочные полозья гоночных нарт...
Своей лодки у дяди Коли не было и он попросил Серёжу-гидролога отвезти его к Фоме и оставить там на пару ночей. Так они и сделали, стремительно пролетев мимо Птицына на необычной Сережиной лодочке, способной проходить на полной скорости даже самые мелкие перекаты...
...Оставив дядю Колю в пустующем зимовье Фомы (тот отлучился в посёлок и, по своему обычаю, нешуточно там загулял...), Сережа вернулся на свой гидропост и, едва глянув на приборы, тут же решил, что дядю Колю нужно везти обратно - завтра же, немедленно!.. Река стремительно мелела... и пара перекатов возле перевалки очень скоро могли стать непроходимыми даже для его уникальной лодки..
...Следующим утром он опять нёсся вниз во всю прыть своей лодчонки, сильно промёрз на встречном ветру, и надеялся уж скоро отогреться в тёплой -то избушке... с горячим чаем... с вяленой рыбкой... На севере так уж положено - путников встречают теплом во всех смыслах этого слова. И дядя Коля уже давно должен был затопить печку и вскипятить чай, а Сережа уже должен был видеть в студёном воздухе гостеприимный дымок и слышать его вкусный запах... Но странное дело, - не было ни того, ни другого! И Серёжу охватило неприятное предчувствие ...
Механически выдернув лодку на скрипучую гальку, Серёжа заторопился к зимовью,..
Дверь была распахнута... в чёрном проеме, над самым порогом, застыла окровавленная голова дяди Коли... Старик еле держался в сознании, одежда была изодрана, а на полу, где он пролежал всю ночь, застыло пятно крови...
Серёжа мигом забыл о чае и тепле - надо было срочно везти дядю Колю на перевалку, и вызывать санрейс - вертолёт с доктором...
Наскоро перебинтовав старого оленевода, он посадил его в лодку и на всех газах полетел вверх. Перекат за перекатом, ветер и морозец, короче, они оба продрогли до костей и дядя Коля попросил остановиться на часок у Птицына, чтобы согреться...
- Так даже лучше, - подумал Сережа, - у Стаса есть рация и можно вызвать вертушку прямо сюда!...
...
...Они сидели на этих самых лавках, за этим самым столом, пили из этих же кружек, что и мы с Варькой теперь, через несколько лет после того случая...
...
...Дядя Коля оказался крепким стариком и вполне себе оклемался в тепле, однако, мысленно пребывал где-то далеко от двух говорливых русских мужиков и вряд ли кто увидел бы в застывшем взгляде старого эвена переживания о случившемся...
А Птицын все пытал и вытягивал из него мельчайшие подробности... Событие-то вон какое драматическое произошло в размеренной таежной жизни, лишённой всяческих новостей... Скучно же ж! Разве что медведь нашкодит втихаря - вломится в зимовье, распотрошит мешок муки, повскрывает банки сгущенки...
Тем не менее, истерзанный пенсионер оставался немногословным и опять-же эта новость снова сводилась к медвежьим проделкам: "Нарубил жердей... Нёс к избушке... Из залома медведь... повалил,.. стал рвать,.. потом бросил и убежал... Небольшой медведь, неопытный... Большой бы совсем загрыз, однако..."
Птицына такое объяснение не устраивало совершенно и он, горячась, и не в силах скрыть подозрительности, выпалил: "Да ну, брось, дядь Коль! Так не бывает, чтобы медведь напал, и тут же отпустил - ни с того, ни с сего! Да нет! Ты, чай, фоминской бражки там перебрал, да сам и свалился с залома-то!? А??? Так ведь было, да???! Брагу нашел?!!"
Но, видимо, у дяди Коли не было ни сил, ни желания доказывать свою правоту... Да и не принято это вовсе у оленных людей...
Короче, ничего он не стал доказывать и молча пил горячий чай, сожалея только о том, что вот остался теперь без важного дела на всю долгую зиму - нарубленные жерди-то так и остались на гальке у злополучного залома... "Эх! Жалко! Три, или даже четыре хорошие нарты мог бы сделать..." - горестно думал дядя Коля, глядя в окно на замерзающую реку. На какое-то время он забыл и о своих увечьях, и о медведе и о двух спорящих мужиках, которые, в свою очередь, напрочь забыли о старом оленеводе, нуждающемся в срочной медицинской помощи...
...
...Проводив гостей, Птицын принял решение срочно ехать к Фоме. Шуга уже начинала забивать мелководья, вдоль берегов нарастали ледяные забереги, так что медлить было никак нельзя...
Но, если вы подумаете, что он хотел рвануть по замерзающим перекатам из добрых побуждений, чтобы привезти дяде Коле брошенную в суматохе вязку нартовых заготовок, то вы ошибетесь!
- Не мог же дядя Коля найти всю бражку у Фомы! Осталась где-нибудь ещё канистра, а то и две!... - вот та навязчивая мысль, что забеспокоила Птицына необычайно сильно и... вот он уже в пути...
...Летит во всю мочь своего "Вихря", кладет подтрёпанную "Казанку" то на левый борт, то на правый. Привычно проходит мелкие перекаты бочком, чтоб не угробить винт об галечное дно...
...
Через час он уже в устье Татьяны (тот самый ручей, помните?...), шепчется на базе геологов с закадычным другом Жорой. "За кадычный!" - ткнул себя в кадык Птицын, многозначительной ухмыльнувшись нам...
...А еще через полчаса уже оба выходят из лодки и торопливо идут к избушке Фомы - мимо того самого залома, о котором рассказывал дядя Коля...
...
...В этом месте Птицын прервал свой сочный монолог и взял паузу... Рука его на мгновение зависла под низким потолком и, слегка повисев там, рубанула тесное пространство, чтобы весь драматизм последующей, главной сцены, захватил нас врасплох!...
...
- Вдруг из-за залома ка-а-ак выскочит медведь и ка-а-ак треснет меня по боку! - заорал Птицын, показывая круговым взмахом как тот медведь треснул его и тут же указав, куда треснул... - я так и свалился наземь, а карабин - в другую сторону!!!...
...
...Медведь проворно катал Птицына по гальке и драл его когтями, а шедший сзади Жора остолбенел и поначалу никак не мог сообразить что же делать...
Наконец он встрепенулся, выхватил из залома крепкий дрын и со всего маху огрел медведя поперек спины...
Зверь охнул, бросил Птицына, и сам бросился прочь, пытаясь поочередно, передними лапами растереть ушибленное место прямо на бегу...
...
...Птицын обнаружил себя сидевшим на земле с молодой лиственничкой в руке. Деревце было вырвано с корнем... Потом они с Жорой по-очереди пытались вырвать такое же, и даже меньшее, но сделать это им так и не удалось!...
- Смотрите!!! - Птицын задрал рубашку и повернулся к нам боком.
Четыре длинных зарубцевавшихся шрама от медвежьих когтей красноречиво подтверждали искренность Птицына...
- Вертолётную кожанку, водолазный свитер и китайскую "Дружбу! Все порвал - одним махом! - совсем без ужаса, скорей с показным возмущением, перечислял Птицын ущерб, который нанёс ему шаловливый мишка...
...
...Мы с Варькой покидали уютный дом для бродяг с сожалением, но, что поделаешь - погода и природа были несговорчивы...
Мороз крепчал, река мелела, а путь наш был совсем не близкий...
...Фигурка Птицына скрылась за излучиной, собачки его всё еще бежали за нами по берегу, весело крутя хвостами и наполняя гулкий лес звонким лаем, а нас ждали новые встречи в неведомых низовьях...
И в первую очередь - с Фомой... В той самой избушке у медвежьего залома...
Глава 26
...1974-75
Итак - 1 января 1975 года...
Опять я у Лёвы, опять в Магадане... Наелись жареной австралийской баранины, которую сам он ел ежедневно, да и гостям своим не предлагал ничего другого... Хорошо выпили и я засыпал под нескончаемые рассказы о непростой и насыщенной жизни Льва Александровича...
Несомненно, он был моим кумиром – потому я и прилетел к нему незванно и нежданно...
Московское детство, МГУ, Сахалин, прекрасное начало научной карьеры, подлость стукачей, развод с любимой женой и отчаяние, спасительное бегство в... Магадан...
...
Моя преддипломная практика начиналась в бухте Провидения. И снова с Мишкой Засыпкиным – моим научным руководителем. Маленькая гостиница каждое лето служила приютом для геологов, биологов, моряков и прочих сезонников, устремившихся на Чукотку не только за «туманом», но и за «длинным рублём». Одни «северные бродяги» выписывались, а на их место тут же заселялись другие. Свободное место нужно было терпеливо выждать или умело выпросить. Терпения нам с Мишкой было не занимать, а вот договариваться с ушлыми тётеньками мы не умели. Так что пришлось перекантоваться в аэропорту «Урелики» пару суток на железных стульях, пока освободились и два наших «койкоместа» в Провиденской поселковой гостинице...
Одновременно с нами заселялись морские геологи и топографы, вернувшиеся из Чукотского моря, где они что-то исследовали на «Лаптеве» и «Малыгине» - новых гидрологических судах финской постройки...
Общая пьянка, преферанс, гитара, шум-гам, смех и удивление...
- Мир тесен!!! – воскликнули все, когда выяснилось, что я хорошо знаком с братом одного из тех, что вернулись из той экспедиции. Мы жили с Борей Д. в общежитии «на Подаптечной» прямо через стенку...
- Мир тесен! – воскликнет через полгода и сам Боря Д...
...
Вот мы с Мишкой и дождались – огромный белый пароход в нашем распоряжении. Это новенький ЗРС (зверобойно-рыболовное судно) ледового класса «Звягино» пришваротовался в порту Провидения, а мы поднялись на борт и заселились в уютную каюту. Через пару-тройку дней после оформления каких-то документов судно выйдет в промысловый рейс и наше морское приключение начнётся!
Знакомимся с Павлом, который со скучающим видом слоняется по судну. Это польский инженер из Гданьска. Там были построены все ЗРС-ы и в первом рейсе заводские специалисты следили за исправной работой судовых механизмов, контролировали советских моряков, чтобы те соблюдали всякие регламенты, правила и так далее...
Павел оживился новым знакомым, а то ему ведь и на берег-то было запрещено сходить. Погранзона, понимаете ли! А тут иностранец! Мало ли что...
И мы загудели с поляком в его каюте, где весь шкафчик был забит бутылками с красивыми этикетками на английском языке...
Судно гнали вокруг Африки – помните, тогда Суэцкий канал был закрыт для судоходства?! В африканских портах, пока заправлялись топливом и пресной водой, морякам разрешалось пошляться по магазинам и рынкам. Так и Павел не упускал ни одного случая, чтобы купить пару бутылок виски, джина, чего-то ещё...
А в Кейптауне судовый повар попросил Павла (с его беглым-то английским...) помочь купить на рынке пару мешков картошки. И поляк сторговался так удачно, что картошку купили за полцены. Сильно истосковались советские моряки по настоящей картошке!
Припёрли мешки на судно, развязали... А там красивая такая свежая картошка, но... только два-три верхних слоя. А ниже, на две трети, оба мешка заполнены апельсинами!!! Крупными, сочными и свежими... Но, апельсинами!!!
Посчитали, прикинули «хрен к носу», вышло дорого – апельсины в Африке не стоят ничего...
В общем, в каюте поляка мы загуляли до раннего утра. Гуляли шумно – с музыкой и громкими разговорами...
Несколько раз с вежливой улыбкой заглядывал какой-то там помощник капитана, но Павел рявкал на него по-польски и тот так же вежливо закрывал дверь.
- Это КГБ! Курва! – матерился Павел...
...
Следующим утром капитан вызвал нас с Мишей на мостик и громогласно, при всех присутствующих, рявкнул: «Чтоб ноги вашей в каюте поляка больше не было!!!»...
А дня через три нас вообще высадили на берег... Однако, вовсе даже не «порочащая связь с иностранцем» явилась причиной нашей отставки. Всё было и проще и сложней - судно не получило разрешения на промысел морзверя и его отправили в район промысла минтая – забирать уловы с сейнеров и траулеров и замораживать их в товарном виде. Картонные коробки с минтаем не очень-то презентабельного качества были всегда доступны в магазинах с названиями «Океан», «Рыба» и даже в некоторых сельпо всего Советского Союза...
Нам с Мишей в том рейсе делать было абсолютно нечего и мы отправились в аэропорт «Урелики», чтобы улететь в Лаврентия. Снова в Чукотский район, где прошла моя предыдущая практика. Увлекательная и интересная настолько, что мне уже хотелось поселиться на том краешке земли, откуда в ясный день был виден даже «берег турецкий». В смысле, американский, конечно же!
Я радовался и уже не расстраивался что не удалось побывать на ледовом промысле моржей и тюленей...
Глава 27
...1974
И в ожидании «аннушки» (самолёт АН-2) мы бродили по окрестностям аэропорта, собирали всякие полезные вещи на военной свалке. К примеру, алюминиевые фляжки в удобных чехлах, абсолютно непромокаемые плащи химзащиты – их было выброшено много, мы выбрали себе новенкие в заводских упаковках (бахилы выбросили за ненадобностью). Были там даже тёплые солдатские бушлаты, и я подобрал себе один поновее. Аэропортовская гостиничка располагалась в здании той самой расформированной армейской части, что год назад в спешке повыбрасывала нужное и ненужное, и мы каждый день так или иначе проходили мимо свалки...
...
В Урелики мы ходили купить вина и «калифорнийские» финики – аккурат прибыл первый «пьяный пароход» и в магазинах военторга запестрели этикетками: «Солнцедар», «Агдам» (по-народному - «Как-дам»), «Портвейн 777» («Три топора»), «Вермут» («Вер-муть»), «Плодово-ягодное» («Плодово-выгодное»)...
В аэропорт же мы хаживали пообедать в кафе – суп-харчо с австралийской бараниной, котлетка с гречкой или сухой картошкой, компот или индийский чай. Австралийская баранина в то время сильно воняла (говаривали, что СССР закупал по дешёвке мясо овец, выращиваемых для шкур и шерсти и самими австралийцами в пищу не употребляемых...) и общепитовские повара пытались заглушить неприятный запах всевозможными специями...
...
Чаще мы выходили просто погулять по берегу бухты Эмма, где на отмелях крутились разные кулички (Миша однажды среди них увидел даже несколько краснокнижных лопатней), а над серой водой носились морянки и гаги. Иногда их было лишь слышно, но совершенно не видно в молочно-серой субстанции то ли тумана, то ли облаков, сливавшихся с зеркалом воды...
...Изредка солнце прорывалось сквозь тучи и мы устремлялись в аэропорт...
Пару километров мы бежали изо всех сил, боясь опоздать. Видели как из Провидения в аэропорт едут какие-то машины и грязно-белый автобус «пазик» – вся дорога вокруг бухты Эмма хорошо просматривалась... С каждым днём пассажиров становилось больше и мы немного паниковали что вот местные-то по-блату прорвутся, а нам снова сидеть... Хотя те кто по-блату пытались прорваться в Анадырь, а оттуда в отпуск на материк, но вовсе не в Лавру – что им там делать?. Но так уж был устроен советский человек – всюду искал подвоха...
...
...Опять отбой – теперь погоды нет в Анадыре и Лаврентия... Мы уныло плелись обратно в опостылевшую гостиницу. Или садились на провиденский автобус и сходили с него в Уреликах, где опять покупали пару «пузырей чернил» (креплёное вино...) и финики...
Пристраивались на бугорке с видом на сверкающую бухту, белые барашки и аккуратные (издали-то...) провиденские домики. Вполне такой курортный пейзаж с точки зрения какого-нибудь командированного ревизора из Москвы...
Через пару глотков «бормотухи» окружающая реальность воспринималась и нами уже не столь мрачно, а ещё позже - вполне даже прилично и лирично...
Чукотская
погода нелётная полгода,
А остальное
время кому-то и везёт...
Бывает аж в
Анадыре расщедрится природа -
Оттуда
вылетает куда-то самолёт...
А мы с тобою
Мишка пасьянсик раскидаем,
Закурим
сигареты иль водочки попьём.
Над бухтой
Провиденья облака пересчитаем,
Отыщем
дырку в небе затянутом дождём...
...
К слову о погоде. В 1973 году я просидел четверо суток в одноэтажном тесном бараке именуемом «Аэропорт «Анадырь». Бог знает сколько сотен-тысяч авиапассажиров год за годом толкались внутри того «аэропорта» в нескончаемых очередях. Спали вповалку в том же бараке – кто как... Беринговцы и лаврентьевцы, всегда ждали погоды дольше других и кучками устраивались на грязном полу, захватывая участки, освобождаемые марковчанами, заливскими, провиденцами, шмидтовцами и прочими усть-бельцами... В долинах внутренней Чукотки и билибинских лесотундрах лётная погода случалась чаще, чем на побережье Чукотского и, особенно, Берингова морей...
Большинству пассажиров приходилось спать сидя на железных стульях с торчащими подлокотниками, свинченных по четыре штуки в ряд и намертво прибитых к полу...
В дощатом сортире, расположенном метрах в пятидесяти от аэровокзала, на выбеленной и воняющей хлоркой стене тогда я увидел надпись:
Много
есть на свете дыр,
Но нет такой как
Анадырь!
А чуть ниже красовалось:
Обычно
сартирные надписи плоски,
Но с этой -
согласен!
В.Маяковский
...
В Лаврентия мы прилетели 2 августа – через 13 дней ожидания «у моря погоды»...
На борту «аннушки», кроме нас с Мишкой, не было никого. Мы наслаждались! Пересаживались то к одному иллюминатору, то к другому. Внизу распласталось море – то тёмно-синее, то светло-голубое, а в тени облаков - даже серо-стальное. Или сверкающее миллионами крошечных зеркал, когда солнечные лучи дробились то ли на морской зыби, то ли на морской ряби – сверху особо-то не разберёшь...
Остатки гигантской тучи, продержавшей нас в двухнедельном плену, таяли на глазах и перерождались в клубящиеся облака, по несколько километров в высоту. Мы летели в разрывах между ними, и со стороны смотрелись, пожалуй, как малюсенкький комарик...
«Наконец прилетели в Лаврентия. В море, километрах в 20-30 юго-юго-восточней Лорино, скопление моржей (наблюдали с самолёта).» - вот и всё, что я записал в тот день в свой полевой дневник...
Глава 28
...1974
Больше месяца, весь август и начало сентября, пролетели как один день. Настолько плотно всё было насыщено впечатлениями, приключениями, исследованиями и наблюдениями. Пожалуй, по некоторым записям из дневника я попытаюсь передать забытые (и незабываемые...) ощущения.
Итак:
3 августа 74 года.
- Идём в Аккани, где Миша не успел осмотреть (в прошлом году...) все черепа... По пути встретили песца и белую сову... С лежбища (2 км от посёлка) слышен рёв моржей... Лежбище на узком пляже - крупная галька и валуны. Около шести тысяч моржей лежат вповалку, даже друг на дружке, некоторые выбрались с пляжа на траву. Подплывают новые и, поначалу пугливо озираясь, выползают с краев залёжки. Их подталкивают сзади, а спереди наотмашь бьют бивнями разбуженные гиганты-шишкари. Моржи ревут-сопят, кашляют-пыхтят... В середине залёжки к спящим моржам мы подходили очень близко, а те даже не шевелились...
Два самца-шишкаря (шишкарями называют половозрелых самцов у которых на шее нарастают бугры, получается такой вот «бронежилет»...) затеяли то ли драку, то ли борьбу метрах в 3-5 от берега. Возились в основном под водой – всплывали лишь воздуха глотнуть. Первый старался удержать под водой второго, наваливаясь всей тушей и обхватив передними ластами... Иногда они какое-то время «мирно» плавали на поверхности... Потом «встречались» взглядами, вскидывали мощные бивни, как можно выше, и били друг друга! Затем вновь скрывались под водой. Вода вскипала...
Так повторялось снова и снова в течение часа, а возможно и дольше...
...Кто-то стучал дробно и часто – будто камнем по камню. За мыском оказался старый «шишкарь» - наполовину в воде. Его нижняя челюсть дрожала и стучала о верхнюю – во как! Морж скосил красные глаза в мою сторону, но стучать зубами не перестал ни на миг. Не мог что ли?
Одни моржи плавают изгибаясь вертикально, другие горизонтально, третьи вообще не изгибаясь, а лишь взмахивая передними и задними ластами... Брассом!
Чайки безбоязненно ходят между спящими моржами и склёвывают их какашки, а бакланы носятся низко над водой, пугая плавающих моржей...
Вечером в паре километров от берега видели кита, определённо из полосатиков (финвал?). Когда он заныривал, то его изогнутая спина виднелась на поверхности довольно долго и лишь перед самым погружением появлялся маленький спинной плавник. Под водой кит держался очень долго...
4 августа 74 года.
- Идём в Яндогай (древнее стойбище километрах в 5 к востоку от Аккани). Два канадских журавля сначала трубили, расхаживая по кочкам, потом взлетели и начали кружить над нами вовсе не умолкая... Мишка сказал, что их птенец где-то рядом затаился... А я вспомнил что Юра Эккем рассказывал как они в юности играли именно в этой кочкарной тундре в эскимосский мяч (насколько я понял что-то типа регби или американского футбола...). Юра жил тогда в Аккани и играл за свой посёлок против яндогайских. Играли до изнеможения – иногда больше суток вырывали мяч друг у друга и стремились прорваться с ним во «вражеский стан»... Мне даже не верилось, что это физически-то возможно, – ведь пять километров «футбольного поля» представляли лишь кочки и каменистые россыпи. Как по ним бегать и не переломать ног?...
...
В Яндогае сохранился покосившийся охотничий балок и еле заметные останки двух-трёх сараев или домиков. Самое интересное для нас было в полутора десятках древних жилищ – полуяранг-полуземлянок. Несколько белых китовых челюстей, врытых в землю рядом с ними, были видны издали. При виде этих маяков древней «арктической цивилизации» я всякий раз вспоминал, что и сам принадлежу к потомкам древней цивилизации – финно-угорской. Моя нерусскость, пожалуй, в эти минуты даже вдохновляла...
КИТОВАЯ АЛЛЕЯ
Над
Ыттыграном время без обмана
Сковали
на столетия шаманы -
День
тянется и тянется...
А
ночь -
Сжимается
и убегает прочь...
Рассверлит
взор сверкающий простор
Наполнит
синевой укромные ущелья
В
одном из них невидимая келья
Откроет
дверь на мой со мной же спор...
Там
скучились невидимы-неслышны
Уставшие
от скрытности своей
Вожди
в нарядах воинских, но пышных –
Мужчины
в скрепах тягостных идей...
Размечен
их кострами бег столетий
От
горестных до радостных дорог
Быть
может кит гренландский им помог?
Став
жертвой – чтоб счастливо жили дети...
Но
кто же в силах нам теперь ответить?
Лишь
признаки, как призраки встают –
Бьют
в бубны лунные... Их дети...
В
шаманских играх с ночи до рассвета
Алеей
нескончаемой бредут...
...
Огранены
границы Иттыграна
Ушедшими
от пришлых – для обмана...
Зажаты
прочно челюсти столетий,
Прошиты
рёбрами возможные ответы...
...
«Ыттыгран» и «Иттыгран» - не ищите ошибок в написании... В данном тексте всё верно! Кому следует – тот поймёт...
...
Мои дневниковые записи коротки, но они всё равно что двери в исчезнувший мир. Как прочту - так и прорывается со-знание. То есть двойное знание - тогдашнее и нынешнее. Пусть так и будет...
Глава 29
...1974
В общем, август был переполнен событиями и впечатлениями. Кроме наблюдений на Акканийском лежбище моржей, мы собрали разнообразные биологические и опросные материалы в Лаврентия и Нунямо, посетили мыс Чини и бухту Поутэн, где охотились и рыбачили нунямские и лоринские аборигены – преимущественно из тех эскимосов, кого в 1956 году советская власть лишила Родины, то есть переселила всех людей из древнего Наукана в Нунямо и Лорино. Мы путешествовали на вельботах, ходили пешком, голодали и блуждали, пережидали шторм вместе с охотниками, укрывшись на пляже под перевёрнутым вельботом... Научились есть почти всю пищу, употребляемую чукчами и эскимосами. Перепугались сами и напугали до «усрачки» медведя, пригревшегося под солнышком среди крупных камней в районе мыса Кыгынин. «Мишка! Мишка! Мишка!» - кричал, я когда увидел как тот выскочил и понёсся прочь, неуклюже срываясь с камней, и орошая их реактивной струёй из задницы. Он бежал прямо к Мишке и я кричал чтобы предупредить друга... Но Мишка подумал что это я его зову и смотрел на меня с некоторым недоумением. И вдруг увидел медведя, летевшего прямо на него... И медведь тоже увидел Мишку в тот же миг... Зверь отреагировал мгновенно – всеми четырьмя лапами оттолкнулся от камня и прыгнул вбок... Наверное из под когтей посыпались искры, но мы этого не видели. Но видели, что дристать он продолжал исправно...)
...В тот же час мы заметили множество хрустальных столбов над морской гладью. Это было скопление серых китов и в солнечных лучах столь красиво выглядели вертикальные струи из смеси воды, воздуха и каких-то внутренних ингредиентов, выбрасываемые из китовых дыхал довольно высоко...
Они кормились на траверзе бухты Поутэн.
Многократно пересчитав фонтаны и прикинув на глаз тех, что в тот же миг находились в глубине, мы предположили, что в стаде насчитывалось значительно более ста китов. Зрелище было завораживающее, но когда через несколько дней нам пришлось проплывать на вельботе мимо этих самых китов, то мы имели возможность не только видеть их с очень близкого расстояния, но и слышать шумные выдохи морских исполинов. Но восхищение наше слегка убавилось от совершенно отвратительной вони... Запах китовой ворвани ещё долго держался на нашей одежде – таким стойким «парфюмом» нас обдышали серые киты...
...
16.VIII.74 г.
Погода ещё хуже (четвёртый день в ожидании вельбота...). Решаем идти пешком, т.к. у нас нет хлеба, сахара, чая, курева, одним словом – ничего съестного. Тенти дал на дорогу три рыбины, Ыннык – две пачки галет и немного курева, и в 9 часов мы выходим на Нунямо. Идём по прямой дороге (в смысле напрямик – по тундре и горам, а дорог там нет вообще...). Поднимаемся по мокрым камням на сопку и, растворившись в тумане, полагаясь во всём на компас, идём на юг. Всё равно два раза умудрились «плутануть», но к девяти вечера усталые, мокрые и голодные подошли в Нунямо.
...
Тот день мне запомнился тремя эпизодами. Во-первых, по моей вине мы заблудились. Мишка сверялся по компасу, а я самонадеянно топал в сплошном тумане, так быстро, что постоянно отрывался от друга и просто опешил когда понял, что мы дали круг и вновь оказались на «стартовой позиции». Мы вернулись к белым камням на поутэнской сопке – к тем самым, которые богатырь Нанкысвит натаскал от подножья горы и бросал их во вражеские лодки и байдары. Легенду о нём я ещё опишу вам в этой книге... Хорошо что хоть круг тот был не более километра... В общем, я терпеливо выдержал Мишкины матюки в свой адрес и мы пошли дальше...
Второй эпизод связан с банкой сгущённого молока, найденной нами в охотизбушке на мысе Чини. Был полный восторг после многодневной голодухи... Мы даже вскипятили иван-чай и насладились солёными гольцами с галетами и чаем со сладкой сгущёнкой!!! Разомлели, и наверняка остались бы на ночь, если бы в избушке сохранилась ещё какая-нибудь съедобная провизия. На севере издавна сложилась традиция – оставлять продукты для заблудившихся и голодных путников...
...Ну, а самый счастливый миг наступил когда мы через несколько часов, сытые и пьяные, засыпали в чистых постелях после того как накупили жратвы в нунямском магазине, открытом по нашей просьбе (и такое случалось в маленьких чукотских сёлах...), выпросили у сердобольной продавщицы бутылку водки и неспешно поглотили всё, глядя из сельсоветовского окошка (там же и гостиничка для командированных по-совместительству располагалась...) как льёт и льёт этот нескончаемый дождь. Нам он уже казался вполне,знаете ли, романтичным...
...
5.IX.74 года
Судно подошло в 12 часов. Быстренько погрузились и вечером отошли от берега. Идём на о. Врангеля, попутно останавливаясь в «интересных» местах.
...
Итак, мы с Мишкой Засыпкиным снова на «Санзаре». На той самой деревянной зверобойной шхуне, откуда год назад забирали бочки с коллекционными тюленьими черепами... Теперь судно арендовано «Охотскрыбводом» для инспектирования моржовых лежбищ и контроля промысла морского зверя в чукотских совхозах. Начальник рейса наш старый знакомый, охотовед Коля Соколов, а его помощник – Олег Ермаков.
...
Залив (Святого) Лаврентия, посёлок Нунямо, мыс Чини, бухта Поутэн, мыс Дежнёва...
...
Нам крупно повезло, и от радостного волнения весь первый день я вообще не спускался в каюту. Стоял на баке и всматривался в горизонт, тщательно прощупывая в бинокль берег – то очень близкий в районе мыса Дежнёва, то далёкий настолько, что я мог перепутать моржа с крупным камнем и какое-то время сомневался прежде чем занести его в специальную таблицу.
Вереницы кайр, словно выпущенные из лука стрелы, мчались над водой низко-низко во всех направлениях. Крупные серебристые чайки и бургомистры вились над кормой шхуны, присаживались на клотик, поручни, нагло разгуливали по палубе в поисках чего-нибудь съедобного. Боцман покосился на них и привычным движением спрятал собачью миску под брезент. Чаек-моевок или говорушек за кормой было, пожалуй, даже побольше. Они порхали, почти не взмахивая крыльями, всматривались в пенистую струю от судового винта и время от времени бросались в неё, выхватывая каких-то беспозвоночных... Бакланы, чистики, конюги, глупыши, тонкоклювые буревестники то и дело пересекали наш курс с любопытством заглядывая мне прямо в глаза, позволю себе так пофантазировать... Весь наш путь на север по Берингову проливу обогатился самыми насыщенными и интересными наблюдениями. Кроме птиц, и конечно же, в первую очередь, мы отмечали китов, моржей и тюленей. Пару раз промелькнули даже дельфины – морские свиньи.
Короче говоря, мы воочию убедились что экосистема Берингова пролива действительно уникальна и неповторима. Безо всякой высокопарности, это так и есть! Утверждаю, что там расположен один из мощнейших животворных маточников нашей планеты. Подпись, печать! Слушайте меня, вам ясно?!
...
Шхуна медленно но упорно топала на север – крейсерская скорость «Санзара» едва ли достигала восьми узлов. Разыгралась бортовая качка – чёрный памятник Семёну Дежнёву нехотя удалялся от нас и, казалось, то погружался за борт нашей «деревяшки», а потом выныривал на том же месте, рядом с белым маяком, который уже почти и не просматривался в зыбком пространстве...
...Мы шли мимо Уэлена (высадиться не получились из-за качки)... Кто-то стоял рядом со мной на баке «Санзара» и вполголоса бубнил... стихи! Я прислушался – кажется, что-то там было о парне из кубанской станицы, очутившемся на крайнем севере по воле рока. Звучало восхищённо и эмоционально...
Это был зоотехник из Лаврентия, которого по просьбе райисполкома мы подвозили до Нешкана. Через год я узнаю что это главный зоотехник всего района, а фамилия его Судоплатов... А сам я с октября 1975 года начну работать охотоведом того же самого чукотского - Чукотского района!
...
Инчоун, Чегитунь, мыс Инкигур, мыс Сердце-Камень, посёлок Нешкан, остров Идлидля...
...
Островок Идлидля («илитльэн») крошечным пупком торчал из воды напротив нешканской косы – километрах в десяти восточней самого посёлка. Мы нашли там много старых черепов моржей, преимущественно самок и маленьких моржат. Наверное лет сто или больше нешканцы поддерживали на острове сезонное стойбище для заготовки моржатины. Охотились здесь же, гарпуня зверей с байдар и вельботов совсем рядом с островом. Обычно это происходило осенью – «врангелевские» моржи двигались на юг, сильно уставали и едва коснувшись суши засыпали, не обращая внимания на толчки и тычки других, которые лезли по чужим спинам лишь бы завалиться самим на любой тверди и заснуть мертвецким сном. Чукчи и эскимосы на таких залёжках за один раз могли заколоть копьями столько моржей сколько нужно для всего посёлка на всю долгую зиму. Разделывали зверей прямо на месте поколки. Квадратные куски моржатины сворачивали и сшивали в шарообразные «кымгыты» (рулоны-рулеты килограммов по десять-пятнадцать...). Искусство приготовления кымгыта поразительно по простоте и изобретательности. От квадратного куска моржатины по периметру срезают узкую полоску шкуры (она очень крепкая...) длиной до метра или чуть короче. Получается такой болтающийся хвост. Затем прорезают сквозные щели через каждые пять-десят ь сантиметров по краям шкуры - как для пуговиц в пиджаке. И начинают сшивать, точнее, шнуровать кымгыт собственным «хвостиком», просовывая его в те дырки и туго стягивая противоположные края мясом и салом, разумеется, вовнутрь. В итоге получается продолговатая колбасина, покрытая толстой шкуркой...
Готовые кымгыты закладывали в большие ямы. Их так и называли – «мясные ямы». Закрывали те ямы очень тщательно, а сверху ещё и заваливали брёвнами да камнями, чтобы белые медведи не растащили мясо, заготовленное для всего рода-племени...
Зимой нешканцы приезжали на остров на собачьих упряжках, доставали моржатину из ям и увозили в посёлок. Кымгыты к тому часу уже превращались в «копальхен». Так называлось моржовое мясо после нескольких недель молочно-кислого брожения. На срезе копальхен выглядит очень привлекательно – толстый слой белого сала и нежно-розовое мясо. Чукчи и эскимосы едят его с большим удовольствием. Привыкают к нему и многие из приезжих северян, особенно их дети. Но для большинства «русских» запах его совершенно невыносим. И должен признаться, что и сам я так и не смог съесть даже малюсенький кусочек «копальки». Ничего не попишешь, но в этом уничижительном слове мне слышалась ханжеская брезгливость «русских» вообще над всей культурой чукчей и эскимосов...
...
Мыс Дженретлен, Коса Беляка, острова Серых Гусей, лагуна Нескан-Пильгын, Колючинская губа, остров Колючин...
9.IX.74 года.
Сегодня охота на гусей. С раннего утра высадились на берег, чесали тундру и озёра, но добыча оказалась весьма скромной: 4 гаги-гребенушки, 1 молодой тулес и огромная полярная гагара. Гуси же улетели на «курорт». Вечером снялись с якоря и двинули обратным курсом на о. Колючин.
...
На ту охоту в бухте Камакай отправились все члены экипажа, свободные от вахты. Магия географических названий работает?! Острова Серых Гусей... Я и сам уносился туда мыслено всякий раз, когда рассматривал карту Чукотки. Открыл острова я ещё в школе, когда увлёкся радиопередачей «Путешествие по любимой Родине» с Захаром Загадкиным и Антоном Камбузовым. Всматриваясь в настенную географическую карту я отчётливо видел неисчислимые стаи диких серых(!!!) гусей...
А когда шхуна проходила мимо них по довольно узкому фарватеру я толком не разглядел ни одного из 15 островков. Википедия пишет, что самый длинный из них – остров Южный достигает 12 километров с севера на юг. Возможно ли, что весь архипелаг представляет один остров, изрезанный неглубокими проточками? Я бы так и подумал...
Гусей же мы не заметили вообще ни на островах, ни в «камакайской» тундре, где они, по идее, должны были кормиться ягодами и прочей зеленью. Судя по обилию фиолетовых какашек и отпечаткам лапок на песчаных отмелях, гусей здесь было много и перед отлётом они хорошо отъелись шикшей. Шикши же (ещё её называют водяника) уродилось так много, что и морякам досталось. Едва ли не у всех губы были чернильные, а на коленях расплывались пятна от радавленных ягод...
...
День выдался ясный с лёгким морозцем. Утренная прогулка с «охотой» оживила людей, сильно соскучившихся по берегу, и вся команда «Санзара» заметно повеселела. На камбузе готовилась шурпа из «дичи» - морзверобои привычны к любому дикому мясу, так что и гагара с гагами, обильно сдобренные перцем, чесноком, кинзой и прочими пряностями пошли впрок под солёные морские шутки...
...
Начальника полярной станции «Остров Колючин» звали Михайлов Герман Николаевич. Наверное он жил и служил на острове много лет, поскольку помнил, что в последний раз моржи вылезали на колючинское лежбище в 1969 году. При нас же на юго-восточной оконечности Колючина стояло лишь две-три яранги нутэпельменских чукчей. Рядом с ярангами виднелось с десяток пятен пышной зелени – мы уже знали что такая жирная трава вырастает вокруг древних мясных ям. Судя по всему, промысловая база на Колючине использовалась местными аборигенами долго...
...Осмелюсь предположить, что на протяжении нескольких сотен лет, или даже вообще пару последних тысячелетий, окрестные воды изобиловали моржами и нерпой, а на скалах острова гнездились десятки тысяч морских птиц. И то и другое испокон веков употреблялось северными аборигенами – мясо, жир и яйца для питания, а шкуры, кости, перья и пух – для одежды-обуви и разнообразных хозяйственных нужд...
...Мы нашли на острове более четырех сотен старых моржовых черепов, из которых выбили по одному зубу для определения возраста – такова была основная научная задача Мишки Засыпкина в том рейсе...
Глава 30
...1974
Остров Врангеля...
...Подошли к бухте Роджерс. Небольшое ледовое поле встретилось в десяти милях от берега. Моржонок с коротенькими клычками пытался устроиться поудобнее между двумя ледяными выступами на едва заметной льдинке, но набегавшие волны смывали его в воду раз за разом... Моржей на льдах мало, лишь изредка видны их головы, торчащие из воды между льдинами. Чуть не «задавили» самку с детёнышем. Малыш всё порывался высунуться из воды чтобы рассмотреть получше наше судно. А мамаша наваливалась на него всей тушей и пыталась занырнуть вместе с ним поглубже... Шхуна прошла совсем рядом - в какой-то паре метров от них...
...Высадились в Ушаковском – Соколову нужно было встретиться с местным начальством. Но управляющий совхоза уехал к оленеводам. И, кроме того, на почте не оказалось и наших с Мишкой переводов из МоТИНРО (подробности ниже...). Больше в посёлке делать было нечего и «Санзар» направился в бухту Сомнительная «бункероваться» пресной водой...
Воду набирали напротив устья какой-то речки. Промысловая шлюпка (фангсбот) становилась в струе пресной воды (её находили по вкусу!!!) и матросы закачивали пресную воду прямо в шлюпку моторным насосом. Чистоту питьевой воды обеспечивал большой кусок брезента, которым тщательно устлали дно и борта фангсбота. Пока команда занималась бункеровкой мы с Соколовым решили прогуляться до реки Мамонтовая...
Незря её так назвали – за пару часов мы нашли один кусок бивня мамонта - довольно толстый и без видимых трещин. Кроме него в пяти или семи местах нам попались растрескавшиеся фрагменты тонких бивней и несколько зубов. Все находки лежали либо в воде, либо на обсохшем пляже реки, разветвлённой на множество русел. Нам быстро стало понятно что на открытом воздухе мамонтовые бивни и зубы крошатся довольно быстро, а пока они ещё в земле или воде, то и через десять тысяч лет выглядят как «новенькие»...
...Из россыпей речной гальки и мамонтовых костей на нас иногда поглядывали нежные цветочки полярного мака. Это было удивительно в середине-то сентября, когда уже и заморозки нешуточные прихватывали по ночам весь заполярный мир. Неуютная стояла погода, а безжизненные с виду горы и долины острова Врангеля замерли в ожидании долгой зимы...
...
15.IX.74 года.
В 12 дня подошли к мысу Блоссом. После обеда отправились на лежбище. Там встретили экипаж вертолёта, приземлившегося недавно у метеостанции. Соколов и Ермаков составили протокол на командира вертолёта за «незаконное вторжение на территорию лежбища».
Звери лежат на восточной оконечности. Приблизительно две-три тысячи, преимущественно самки и детёныши. Лишь пару раз заметил «шишкарей». Плотность залегания здесь гораздо выше, чем на Акканийском лежбище. При этом моржи постоянно переползают с места на место, непрерывно ревут, ссорятся и дерутся. Связано ли это с особенностями поведения самок, или их слишком часто беспокоят?
Заполнение лежбища прибывающими моржами происходит от оконечности мыса по восточной стороне косы к северу.
С триангуляционной вышки насчитал 49 трупов моржей – вздутых и почерневших. Очевидно, что погибли недавно, старые выглядели совсем иначе. Плоские и задубевшие как дубовые доски. Их мы насчитали больше сотни...
Самка кормит моржонка . Тот подлез к её задним соскам и, упираясь левым ластом в брюхо матери, чмокает молочко с явным удовольствием. Лежат «валетиком»...
По ловкости и выносливости на суше самки и молодые, несомненно, превосходят взрослых самцов. Довольно долго и быстро «шагают» на ластах, как на ногах, останавливаясь чуток передохнуть. Иногда моржи поочерёдно переставляют только задние ласты, рывками выбрасывая вперёд переднюю часть туловища. Или наоборот, переставляя передние конечности, подтаскивают следом задницу. Порой вообще движутся подобно гусеницам – сначала выбрасывают переднюю, а затем подтягивают заднюю.Раза три видел ещё один способ: зверь держит оба задних ласта сбоку, сгибается «запятой» и подтягивает «хвостик» к животу. Ишь, как оригинальничают!...
Самка с детёнышем на спине прорывается к воде, но соседи не пропускают. Моржихе приходится лезть по головам, терпеть удары бивнями, отбиваться в ответ. В какой-то миг малыш свалился со спины мамочки... Надеюсь, что он остался невредим в куче дерущихся моржей...
Моржата сидят на спинах матерей и в воде. Похоже, они способны удерживаться там даже под водой потому что при всплытии самок первыми на поверхности показываются головы малышей. И на суше маленькие моржата спят на спинах матерей, которые и сами в тот момент дрыхнут, пока их не побеспокоят нахальные соседи...
...
Увидел в море большого белого кулика с чёрными полосками на крыльях, черным клювом и лапками (детали были отмечены через бинокль – кулик не только плавал, но и нырял!!!). Я показал его Мише Засыпкину. Тот глянул в бинокль и изумлённо вскрикнул: «Большой плавунчик! На территории СССР встречен один (!) раз Воробьёвым!».
В ожидании бота мы ещё долго наблюдали за птицей. Она периодически ныряла и оставалась под водой, в среднем, 40 секунд (по хронометру!)...
...
Ночью с 16 на 17 сентября капитан получил радиограмму из штаба ледовой проводки. «Санзару» было приказано прибыть на мыс Шмидта. Срочно! Мы догадывались, что это было связано с инцидентом на метеостанции. Когда Соколов оформлял протокол на тех самых вертолётчиков, то пьяный начальник станции С-н был крайне агрессивен и пригрозил сообщить «куда надо» о наших «злодеяниях». Орал, что какие-то пираты «вторглись на лежбище, выбивали зубы и клыки и проч.». Удостоверения госинспекторов «Охотскрыбвода» не признавал и утверждал, что на лежбище появляться можно лишь по разрешению сельсовета острова Врангеля (пос. Ушаковский)...
Что ж, приказ есть приказ – идём на мыс Шмидта...
...
18.IX.74 года.
Вчера ночью встали на якорь на траверзе Рыркайпия, а утром капитан «Санзара», Соколов и мы с Мишкой высадились на берег. Капитан с Соколовым пошли в штаб ледовой разведки, а мы – на почту за денежками из ТИНРО.
С этими переводами случилась целая история. Выслали их нам ещё 2 сентября в Уэлен. Но сильный накат не позволил нам высадиться, и мы понадеялись получить свои командировочные в Нешкане.
А в Нешкане мы оказались в субботний день, - вечером. Начальница местной почты позвонила в Уэлен и попросила коллегу переслать наши денежки – вот, мол, парни топчутся прям перед ней и ждут-не-дождутся...
Но уэленская начальница ответила что ей «сегодня некогда», так как она идёт... в баню! «Вышлю в понедельник, раньше никак!». И ушла в баню, которая традиционно, как и во многих чукотских сёлах, топилась для женщин лишь раз в неделю, по субботам...
Что же, делать нечего... Ну, мы тоже, в сердцах, послали её «нах... в баню» и попросили нешканскую перебросить деньги в Ванкарем. Соколов собирался проверить там как совхоз «Полярник» блюдёт правила морзверобойного промысла.
Но и в Ванкарем нас не пустил сильный накат!...
И мы уже из Ушаковского, на острове Врангеля, стали упрашивать тамошнюю начальницу почты. Та искренне согласилась помочь, но предупредила сразу, что связь с материком очень слабая и переводы могут прийти лишь через неделю!!!...
...
И вот теперь мы в Рыркайпия. Начальница местной почты Смагина весь божий день хлопотала о наших денежках...
И под конец рабочего дня телеграфный аппарат настрочил полтора метра текста, где сообщалось чтобы нам с Мишей выплатили 250 рублей!
Но... Их нам не выплатили, потому что слова в той ленте оказались не на своих местах. И если бы Смагина расплатилась с нами, то ревизоры сочли бы это грубейшим нарушением закона и слупили бы 250 рублей из её собственной зарплаты!
Смагина расстроилась даже сильней нас, но поскольку до завтра мы ждать не можем, то обещала вернуть наши неполученные злополучные деньги в Магадан, а нам посоветовала запросить из МоТИНРО новые переводы...
...
...Море неспокойно. С мрачным настроением мы сидели на крыльце почты и наблюдали как накат выбрасывает на берег сайку, которую собирают местные жители. Рыбы так много, что образовался длинный валик вдоль всего берега бухты. Женщины и дети с мешками и пакетами бродят и отбирают из кучи рыбы лишь ту полярную тресочку, которая всё ещё бойко трепещет в руках...
Лахтаки и нерпы тоже скопились в бухте, видно, что уже обожрались, но продолжают лениво плавать вдоль берега с пойманными рыбками в зубах...
...
На судно приплыла целая комиссия – КГБ, милиция, ОБХСС и прочие «абвгд» из райкома и райисполкома... Всё обыскали и перетрясли, потому что С-н прислал радиограмму что «весь экипаж судна «Санзар» стреляет моржей и выбивает у них зубы и клыки»...
Разумеется, в итоге проверки по идиотской кляузе комиссия принесла свои извинения. Но! «Охотскрыбвод» платил 2000 рублей за каждые сутки аренды шхуны. За трое суток получилось, что целых шесть тысяч советских рублей было истрачено впустую!
Возвращаемся на остров Врангеля!
20.IX.74 года.
Сегодня в половине третьего подошли к Ушаковскому. В 15 милях южней встретилась первая пара моржей. Далее, с интервалами в 300-500 метров, моржи наблюдались парами и и небольшими группками. Кольчатая нерпа «пригрелась» на поддоне из-под кирпичей. Подпустила шхуну метров на двадцать и нехотя соскользнула в воду...
В Ушаковском сельсовете Соколов забрал копию телеграммы С-на и договорился с председателем, что в качестве их представителя на мыс Блоссом с нами отправится Николай Николаевич Винклер – старший охотовед республиканского заказника «Остров Врангеля». Тот жил в Звёздном, а потому, не теряя времени, мы снялись с якоря и направились в бухту Сомнительная.
21.IX.74 года.
Утром взяли на судно Винклера и к 4 вечера подошли к мысу Блоссом (такие вот концы!...).
На лежбище такая картина. Моржи лежат двумя группами, одна с восточной стороны мыса, а другая – с западной. Всего около 2-3 тысяч. Заметно прибавилось трупов - с вышки мы насчитали 107 штук. По свежим следам на песке видно, что дня за два до нас моржи залегали на всей площади лежбища – даже за триангуляционным знаком. По словам Винклера, по его расчётам только до знака могло залегать до 22 тысяч моржей. По прикидке Засыпкина и Соколова, ещё порядка трёх тысяч моржей могло находиться за знаком. В сумме получалось, что около 25 тысяч (!) моржей было на Блоссомском лежбище в те дни, когда мы без пользы «катались» на мыс Шмидта по лживому доносу С-на...
На метеостанции испектора «Охотскрыбвода» обнаружили 28 клыков моржей. Соколов всё «запротоколировал», клыки изъял как вещественные доказательства, - всё при свидетелях, в числе которых были мы и «представитель сельсовета» Винклер, который оставил свою подпись, как мне показалось, без особой охоты. Поведение самого С-на красноречиво указывало на то, что ему уже были обещаны самые «крутые разборки» по служебной линии...
Глава 31
...1974
На лежбище уже 148 трупов моржей! Давят они друг друга при любом беспокойстве, но из-за отсутствия льдов «зубоходящие» (так переводится морж с латыни) вынуждены отдыхать между кормёжками на береговых лежбищах. А на Блоссоме, мало того что белые медведи их постоянно тревожат, так ещё и вертолёты с самолётами периодически сгоняют. Я уж не говорю о «банде с-ных»...
...Иногда аж в три этажа наваливаются бедные животные друг на друга – конечно слабые моржи и детёныши не выдерживают и гибнут под грудой сильных. Хотя проворные моржата в подобных давках лезут по чужим спинам первыми и обычно успевают спастись...
...Мы тщательно осмотрели всех павших моржей, записали их по полу и возрастным группам, собрали зубы для определния точного возраста. Работали весь день и даже не заметили бы белого медведя, если бы с судна по рации не сообщили, что он приближается к лежбищу довольно быстро...
...Грязный и тощий мишка вытянул шею, торопливо семенил ногами, порой приподнимал как можно выше голову и внюхивался в поток встречного ветра. Словом, вёл себя не очень-то солидно для могущественного повелителя Арктики...
Вдруг он резко затормозил, встал на задние лапы и уставился на нас... Мы замерли – Коля Соколов выхватил пистолет, кто-то приготовил ракетницу... До самого крупного наземного хищника во всём мире, очевидно голодного и вероятно свирепого, оставалось каких-то двести-триста метров. И он внимательно смотрел на нас...
Медведь струсил! Пустился наутёк, но пробежав с полкилометра, пошёл медленно, постоянно оглядываясь и не упуская нас из виду. Затем залёг в какую-то ложбинку и стал почти невидим. Мы ещё долго наблюдали, как долго он наблюдал за нами. Но у нас был бинокль...
...
Нас с Мишей порадовала ещё одна сенсационная находка на мысе Блоссом. Мы нашли метку! Старый и весь иссохший года за два, а может и больше, труп моржихи имел «персональный номер» – стальную гарпунную метку ТИНРО – А №2859. Засыпкин предположил, что в толстую кожу моржихи её «засадил» Виктор Иванович Крылов – наш старший коллега из ВНИРО (Всесоюзный НИИ рыбного хозяйства и океанографии, Москва). Он метил моржей на мысе Блоссом в середине шестидесятых, когда работал ещё в Магаданском отделении ТИНРО...
...
Мы высадили Винклера в бухте Сомнительной и направились к острову Геральда, где ещё в 30-х годах какие-то зверобои «били моржей на лежбище». Об этом ему рассказал когда-то капитан ледокола «Москва» Леонид Фёдорович Ляшко. Легендарный капитан Ляшко! Впрочем и сам Николай Николаевич Винклер слыл в охотоведческой среде легендарным полярником... И вид он имел весьма экзотичный – борода лопатой, «водолазный» свитер, «вертолётная» кожанка, шлем – тоже кожаный с мехом и как-будто «вросший» в лохматую голову, переполненную анекдотами и реальными историями, очень похожими на анекдоты...
Винклер участвовал в первых экспедициях по обездвиживанию и мечению белых медведей вместе с легендарными советскими учёными Успенским, Кищинским, Чернявским и их легендарными помощниками – эскимосами Нанауном и Ульвелькотом. Уж простите за частое употребление слова «легендарный», но как говорится, «из песни слов не выкинешь». Названные имена действительно легендарны для меня, учёных-биологов, охотоведов и охотников, а также многих очень разных людей, считающих Чукотку своей собственной территорией и ревностно ей преданных...
...
В посёлке Звёздный Винклер познакомил нас с Юрием Климовым – режиссёром студии «Леннаучфильм». Киношники снимали научно-популярный фильм о природе острова Врангеля. А моржей снимали не только на лежбищах, но даже и под водой! Климов сетовал, что моржи пугались «водолазов» и не подпускали операторов ближе чем на пять метров. А поскольку «зубоходящие» постоянно ковырялись в донном грунте, то поднималась муть, сильно ухудшающая качество подводных съёмок. Киношники были этим сильно расстроены...
Впрочем, их фильм «На острове Врангеля», вышедший, кажется, в конце 1974 года, получил широкую известность в СССР. И даже сегодня его можно найти в ютубе...
...
На остров Геральд мы так и не попали. Подул северяк и в течение часа окреп так, что засвистели-зазвенели тревожно все ванты-кранты, ну, сами понимаете, это такая корабельная оснастка из всяких верёвок, канатов и тросов. Казалось, вот-вот порвутся, как гитарные струны! Почему гитарные... струны-то?...
...Разыгрался сильнейший шторм, и с полпути «Санзар» свернул с курса, и во всю прыть побежал к Берингову проливу. Не помню как долго, но килевая качка достала нас всех – лишила сна и аппетита, у меня пропало даже желание покурить. Одно лишь воспоминание о запахе папиросного дыма выворачивало мой желудок - давно опустевший, но всё равно оживавший при каждом падении шхуны в ...надцатиметровую яму между «восьмым и девятым валами». А может быть между девятым и десятым. Разницы для меня абсолютно ни-кааа-кооой...
...О-о-о-о-ойййй! Ой-ёййй-ёооойййй!!!...
Глава 32
...1974
15.X.74 года.
«Прилетел на вертолёте Ми-4 в Янракыннот. Директор совхоза «Заря коммунизма» Д.М.Кажаев запросил дополнительный лимит на добычу акибы. Промысел идёт нормально.»
...
Нас с Засыпкиным высадили со шхуны в Лаврентия 28 сентября (1974 года)... Мишка сразу улетел в Магадан, а я задержался ещё на пару недель понаблюдать за моржами на Акканийском лежбище и поспрашивать всех, кто знает о них что-нибудь важное для меня. Геологи Сергей Прага и Коля Пранц, проработавшие весь полевой сезон в районе Уэленских горячих ключей сообщили, что видели несколько сотен моржей на лежбищах в районе заброшенного посёлка Дежнёвский. А Пранц ещё, как оказалось, помнил, что на Инчоунское лежище моржи вышли15 июня...
Много интересного про то лежбище позже мне рассказал Валерий Раткин – художник из Москвы. Он прожил в Инчоуне несколько месяцев и близко сдружился с охотниками. Выходил с ними в море, помогал на разделке туш и погрузке мяса, когда был свободен от рисования...
Художник рисовал всегда и везде - моржей, охотников, женщин с детишками, собак, домики, море... «Плакал во сне когда отбирали карандаш...» – поделился он со мной как-то утром...
Валера полюбил Инчоун как родное село. Оно и стало вскоре для него родным – через год в Инчоуне родилась его дочка – Людмила...
Вместе с Раткиным мы пожили с недельку в Аккани. Он рисовал моржей на лежбище и птичий базар на мысе Крийгуйгун, а я считал моржей, пытался зарисовывать их позы, описывал поведение, фотографировал и снимал на узкоплёночную кинокамеру. В те дни в у меня зародилась идея написать дипломную работу именно о поведении тихоокеанских моржей. И я сильно сожалел, что мне нечем записать загадочные «струнные» звуки, издаваемые моржами, когда они подолгу болтались в воде кверху спинами. Их головы были погружены полностью, ласты бездействовали, а над водой слегка виднелись лишь спины, словно надутые мешки. Раз в пятнадцать-двадцать минут моржи шумно отдышивались, слегка приподняв ноздри, некоторые оглядывались окрест, затем снова прятали головы под водой и безмятежно... засыпали??? Было очень похоже на то!...
Такое поведение наблюдалось обычно в тихую погоду, когда лишь сонная зыбь укачивала их туши на зеркальной морской глади. И они не отрывались от берега в такой своей беспечности слишком-то далеко. Полагаю, из-за своих главных врагов – косаток. Киты-убийцы любят нападать на своих жертв из-под воды. «Пеленгуют» моржей издалека, заныривают в глубину, разгоняются и сильным ударом бьют избранную жертву так, что переламывают рёбра и хребет. Небольшие моржи от такого убийственного удара просто взлетают над водой...
Но моржи научились защищаться от косаток даже в открытом море, хотя, я уверен - у китов там очевидное преимущество. И, как ни жалко моржей, но они часто не доплывают до спасительной суши...
...
Кстати сказать, чукотские морзверобои давно научились имитировать косаток с пользой для себя. Преследуя моржей, они с силой хлестали по поверхности воды, примерно так же, как косатки лупят хвостами в азарте погони! Услышав таких «косаток» моржи всё своё внимание обращают в морскую пучину, откуда их могут атаковать беспощадные киты. А за «воздухом» уже почти и не наблюдают! Так что вельботы могут «подкрасться» к таким моржам и загарпунить какого-нибудь особо подходящего для еды и хозяйственных нужд. Я думаю, более предпочтительны чукчам и эскимосам были моржихи, у которых и мясо вкусней и шкура нужней! Шкуры самок жёны зверобоев умели раскалывать по толщине и удваивать полезную площадь таким образом, что одной шкуры хватало на целую охотничью байдару... Нужны были те шкуры также для покрытия землянок и яранг в береговых стойбищах...
Раньше охотники пользовались на охоте усами гренландского кита, достигавшими в длину четырёх метров, а теперь стальной двуручной пилой для продольной распилки брёвен на доски – она тоже довольно длиннная. Уэлькальские морзверобои говорили, что «шлёпает» не хуже, чем китовый ус и в их вельботах я видел те ржавые пилы... Каков прогресс, да?!!!
...
Однажды я наблюдал как косатки атаковали группу из пяти моржей неподалёку от берега. Моржи сбились в плотную кучку таким образом, что два молодых моржа всегда держались «верхом» на спинах трёх крупных шишкарей, которые, видимо, держали круговую оборону под водой. Косаток было две – крупный самец и, то ли молодой самец, либо проворная самка – я не уверен. Чаще всего обороняющуюся группу атаковала косатка поменьше, обладающая высокой маневренностью и скоростью. Перепуганных "верхних" моржей в какие-то моменты начинало довольно высоко подбрасывать и потряхивать на невидимых спинах защитников. Видимо, шишкари тогда вступали в бой, и пытались нанести удары своими мощными бивнями. Представляю какие жуткие раны могли оставить на китах крепкие и длинные моржовые клыки...
...Не имея возможности атаковать из глубины, огромный самец приближался к моржам по мелководью значительно медленней, но его напряженный плавник был столь велик и угрожающ, что моржи рассыпа́лись и изо всех сил бросались к берегу. Морская вода вскипала пенистыми бурунами, и из неё то и дело вскидывались клыкастые морды с обращенными назад глазами - выпученными и будто налитыми кровью...
Но даже при «паническом» бегстве, молодые моржи оставались в окружении своих крепких товарищей с «бронированными» шкурами...
Поблизости от убегающих моржей вновь показывался плавник, но был он раза в два ниже, поуже и сильней изогнут саблей. Возможно, тот кит и не казался моржам столь же опасным как огромный самец, но двигался он словно живая торпеда и сильными ударами хвоста взбивал воду. Энергичный и проворный хищник быстро настигал беглецов...
Я уже не сомневался, что косатки избрали своей целью одного из двух молодых и слабых моржей, и пытались сначала отбить его от группы, а затем убить!...
...Словно по команде, моржи снова быстро и слаженно группировались в оборонительный порядок. Столь сложное групповое поведение, видимо, у них было отработано на уровне инстинкта!
И хотя среди мельтешащих моржовых спин изредка и выскакивал плавник кита-убийцы, но нанести смертельный удар по избранной цели "маленькой" косатке не удавалось. Было похоже, что с ней активно и весьма эффективно сражались «боевые» моржи...
...Мне было до слёз жалко моржей! И я шёпотом умолял их побыстрей вылезти на лежбище – вот же оно, рядом... Но они почему-то не спешили выброситься на берег а наоборот, чуть отдышавшись в прибойной полосе, стремились уйти в море, стоило лишь косаткам скрыться за мысом после очередной безуспешной атаки?!
Казалось, что коварные косатки делали это демонстративно, мол, не получилось и ладно - мы уходим искать других моржей... И я поражался легковерности моржей! Ну, не идиоты ли?!... Раз за разом моржи удалялись от берега, но их снова и снова настигали косатки, возвращавшиеся с мористой стороны в считанные минуты... И опять повторялась смертельная схватка, кажущаяся мне очевидно проигрываемой моржами...
Я находился в отдалённом укрытии, и был совершенно незаметен моржам. И даже запах мой северным ветром относило в противоположную сторону. Не было на суше и медведей, которых моржи, в принципе, и могли бы опасаться...
Я терялся в догадках и, в конце-концов решил, что моржи рвутся в море, ибо вся их родня была там, в гуще молодых льдов, выносимых из опреснённых вод пролива! Льдины те быстро утолщались и на более прочных уже восседали первые моржи – мы наблюдали таковых ещё за день до описываемых событий...
Вот это да! Стадный инстинкт был сильней страха?! И пятёрка отчаянных храбрецов стремилась воссоединиться с парой сотен моржей, роющихся в донных отложениях в поисках вкусных «трубачей», километрах в пяти северней лежбища (речь идёт о наблюдениях 8 октября 1987 года на западной оконечности острова Коса Меечкын).
...
И теперь ведь моржи не нуждались в наземном лежбище аж до следующего лета. На льдах-то им отдыхать безопасней, да и еда под самым боком – проснись-свались в воду, нырни и скушай жирного трубача (брюхоногий моллюск – один из основных объектов питания моржей...)!..
- Значит там и формируется «меечкынское» ледовое стадо моржей!? – мои мысли стремились к научным открытиям!...
- Так ведь и в бухте Руддера лёд намерзает раньше, потому что в устье реки Эргувеем морские воды также сильно опреснённые!!! – мысль моя перескочила на сотню километров восточней, где было более крупное моржовое лежбище - Руддерское... В ту сторону время от времени и наши, «меечкынские», моржи прогуливались летом и осенью! Возможно, оба лежбища использовались моржами одного «анадырского» стада (я имел в виду Анадырский залив...)?...
- Значит и там моржи перебирались на «пресные» льды в солёных морских водах?... – я даже представил с каким умным видом буду докладывать это «научное открытие» на какой-нибудь конференции, а седовласые академики с умным видом будут переглядываться – «Как интересно! Не правда ли, достопочтенные коллеги!»...
...
Было смешно наблюдать, как неуклюже моржи проваливались поначалу, пока лёд был слишком тонкий. Но уже через день-два мы видели одиночек, спящих на небольших льдинах...
Через сутки к ним присоединялись другие, и уже - то по двое, а то и по трое зверей умещались вместе... По мере увеличения, упрочнения и смерзания льдин, всё больше моржей вылезало из воды. Залёжки разрастались сначала до десятков особей в тесных кучках. Крепкий мороз и северный ветер быстро делали своё дело. И в середине зимы, когда весь Анадырский залив покрывался сплошными полями дрейфующих льдов, то на авиаучётах (1985-87 годы) мы насчитывали даже по несколько сотен моржей в самых крупных залёжках...
Моржи очень любят лежать вместе – наваливаются бок о бок, лезут друг на друга, кашляют, кряхтят, срут-ссут-и-прут - ещё и ещё... И я думаю, моржи не держат обиды на новеньких, хотя поначалу и бьют их наотмашь своими крепкими бивнями. Спросонья-то иначе и быть не может коль на тебя, уютно дрыхнущего «в обжатиях» тёпленьких соседей, вдруг заваливается мокрая и ледяная туша! Сссволочь, как торос какой-нибудь, понимаешь?!...
...
...Пока я пребывал где-то в своих «учёных фантазиях», косатки провели удачную охоту на ларгу (обыкновенный тюлень). Они застали её врасплох, когда она слишком увлеклась «рыбалкой» и выхватывала в струях отливного течения одну рыбёшку за другой. То было излюбленное место кормёжки местных нерп, и косатки, видимо, тоже «знали где сидят» тюлени...
Два кита сумели загнать ларгу в условный круг, стремительными бросками сузили его, и «закружили» несчастную до головокружения – в последний миг нерпа как-то причудливо вывинтилась и взметнулась в небо меж двух китовых туш, словно надеялась оттолкнуться от них и взлететь...
Прощальный взгляд тюленя был обращён ко мне. Я тут же вообразил в «огромных глазах» океан слёз и предсмертное отчаяние...
...Киты-убийцы схватили нерпу с двух сторон и разорвали надвое. Их спинные плавники в тот миг дёрнулись навстречу друг другу судорожным рывком, словно лезвия ножниц...
...Пятна жира и крови поднимались на поверхность воды и разглаживали рябь в тех местах, где косатки поедали свою добычу...
...Налетели орущие чайки и стали вырывать друг у друга куски жира, всплывающие на поверхность...
...
А на десерт «маленькая» косатка проглотила ещё и гагу-гребенушку! Птица, видимо, была больной и не способной летать, иначе вряд ли подпустила бы опасного хищника из глубины морской...
...
Через день мы с напарником заметили ту самую группу моржей, которые по-прежнему держались плотной кучкой неподалёку от лежбища. Четыре моржа в вертикальных позах насторожённо озирались по сторонам, а пятый с неестественно выпирающим кверху задом плыл среди них лишь по воле течения и волн... Был ещё жив, приподнимал голову и вздыхал, но делал это с видимым трудом... Мы понимали, что бедняга уже не жилец...
Кергитагин – старый зверобой из Уэлькаля потом скажет нам, что четыре дня будет охранять умершего моржа его свита. Как почётно! Они замрут, скрестив сверкающие бивни над телом погибшего товарища, как солдаты – штыки, и поплывут туда, куда их поведёт свободная душа покойного...
Глава 33
...1974
Когда Луна беспечная сполна
Мерцанием подлунье заливает
На сопках кекуры выходят изо сна
И вслед за взглядом бегать начинают!!!
Когда Луна и дремлющий прибой
Разделят мир для снега и воды,
Кристаллы засверкают над волной
И в море вмёрзнут звёздные следы...
Когда Луна – довольна и хмельна
Уйдёт за сопки на дневной покой,
Устав от страсти скорчится волна
Накроет море панцирь ледяной...
Когда Луна иссякнет в тонкий серп
Мороз рождественский над миром воцарит,
Под льдом начнутся игры жирных нерп,
В кухлянки снежные оденется гранит...
Когда Луна зацепится ковшом
За тучу, растворённую в ночи,
Знай – ветер крепнет где-то за хребтом,
Придёт пурга – забъётся дым в печи...
...
Когда Луна напомнит о себе
Украсив нежно южный небосвод,
Я вспомню всё и устремлюсь к тебе –
Янракыннот ты мой!
Янракыннот...
...
...Каждое
утро янракыннотцы собирались возле
совхозной конторы. Она стояла на самом
высоком пригорке и весь Сенявинский
пролив до самого острова Аракамчечена
распахивался оттуда.
Одним из первых приходил Иван Иванович Ашкамакин – старый уназикский (Уназик – эскимосский посёлок, переименованный в советское время в Новое Чаплино) эскимос, получивший «русское» имя неведомо когда и как. Может быть вместе с паспортом – говорили, мол, на Чукотке так повелось с приходом советской власти. А какое же имя было дано ему родной матерью? Я теперь жалею, что сам не спросил старика в тот день, когда мы сидели на завалинке конторы и смотрели на гренландских китов, неторопливо плывущих под дальним, островным, берегом на юг. «Вдоль острова течение сильное и море там замерзает позже.» - сказал ИванИваныч. Он сообщил, что перед моим приходом видел и косаток. Они будут там до самого ледостава подкарауливать моржей и нерп. Потом уйдут в открытое море, «куда-нибудь к Гэмбеллу» - последнее было произнесено с подмигиванием и хитрецой. Я уже был посвящён в необыкновенную историю о колхозе, «организованном» Ашкамакиным на американском острове Святого Лаврентия, кажется, в 1930-х годах, и потому его ухмылка была мне понятна. Если вам интересно, некоторые подробности вы можете найти у Юрия Рытхэу – погуглите по ключевым словам...
...Ноябрьское солнце сумело-таки чуток согреть бревёнчатую стену конторы и нашим спинам было вполне комфортно прислоняться к ней. Сидели мы на куске оленьей шкуры, которую Ашкамакин принёс с собой. Он был учтив и подвинулся сам, предложив мне присесть на согретый краешек. Я прижался боком к чужому плечу с неистребимым запахом «морзверя». Мне тот запах был давно уж привычен и, можно сказать, даже приятен...
...Подтянулись другие. Морские охотники заняли всю завалинку.Теперь второй мой бок также согревало чьё-то дружеское плечо. Люди были расслаблены, но не шумны. Пошучивали и посмеивались сдержанно, взгляды всех были устремлены к китам, чьи фонтаны взлетали из чернеющих разводий и замирали белыми столбами над полями молодого льда...
Лёд был пока ещё тонким и тёмным, но охотники высматривали через бинокль более светлые пятна в проливе и оживлялись. Самые молодые нетерпеливо потирали руки, приплясывали и приговаривали: «Скоро! Скоро! Может завтра?! Послезавтра-то уж точно!»...
Мне объяснили, что белый лёд толстый и безопасен для охотников. Его принесло течением и ветрами с севера. А тёмный лёд местный, только что замёрзший. По нему пока ещё нельзя ни ходить ни ездить – можно провалиться и утонуть. Но мороз крепчает, лёд нарастает, и уже скоро начнётся долгожданная нерповка!...
Нерпы на льду было уже видно много – охотники прильнув к биноклям считали их, перебрасывались комментариями на чукотском. Я и сам видел там акибушек (кольчатых нерп) и даже здоровенных лахтаков, лежащих на льду. Наверное, они всю ночь охотились и вот, объевшись сайкой, навагой и всякими там крабами с кальмарами, отсыпались под низким солнцем до следующей ночи. Тюлени уже накопили толстый слой жира и никакие морозы им теперь были не страшны...
А вот косатки именно сейчас им очень страшны! Тонкий лёд прозрачен как стекло, а пробить его китам-убийцам совсем не трудно. Орки высматривают добычу, подныривают и мощным ударом снизу бьют по нерпичьему силуэту...
Охотники рассказывали и красноречиво жестикулировали руками, демонстрируя как охотятся коварные и сильные косатки. «Вот и готовый танец «косатка охотится на нерпу»! – пришло мне на ум...
...
Через день я спустился на берег и увидел как Кавранто, весь толстый и пушистый, словно медведь, - в новой кухлянке, малахае и нерпичьих штанах с нерпичьими же торбазами собирался на охоту. Собачки в упряжке уже повизгивали от нетерпения... Нарта была загружена минимумом необходимого – маленькая байдарочка поперёк, остол, ак҆ын, посох со стальным наконечником, примус, чайник и рюкзачок с какой-то снедью. Карабин «Барс» калибра 5,6 мм закинут за спину...
- Лёд ведь тонкий! Не опасно!? – я не смог скрыть своей тревожности.
- Тонкий, но гибкий! Главное, ехать быстро и не останавливаться пока не найдешь белый лёд! – охотник объяснял всё даже без тени улыбки, чтобы я усвоил жизненно важный урок...
В следующий миг он запрыгнул в нарту и выдернул остол, удерживавший нарту. Собаки рванули и с радостным лаем понеслись в море...
Я видел как опасно прогибался тонкий лёд под несущейся упряжкой и не отрывал взгляда до тех пор, пока мог различать её в причудливых испарениях, клубящихся над молодым льдом...
...Мороз крепчал и уже к вечеру толщина льда в Сенявинском проливе удвоилась. Кавранто настрелял семь нерп и привёз добычу, наверное, вовсе и не опасаясь что лёд мог не выдержать...
...
Свою добычу охотники должны были сдавать на склад, но каждый прихватывал одну-две нерпы домой для собственных нужд. И мне было предложено ходить по домам, чтобы я мог измерить каждого тюленя, взвесить, прощупать, взять пробы и записать данные в свою рабочую тетрадь, заляпанную кровью и жиром. Охотники были предупреждены директором совхоза о необходимости оказывать содействие «учёному-студенту», но я сам отказался от вечерних визитов после первого же...
Я ввалился в маленькую избу со своим «научным» барахлом и занял всё центральное пространство и без того тесной комнатушки - прицепил динамометр к потолку для взвешивания туши, расстелил на полу полиэтиленовую плёнку и разложил на ней пробирки для проб, скальпели и пинцеты, рулетки и линейки; выставил лабораторные весы для взвешивания органов и банку с формалином. Тут же предупредил хозяев, что спирта у меня нет, и заметил явное разочарование во взгляде мужчины. Понял, что тот искренне надеялся на «сугрев» после долгого дня на лютом морозе и ветру...
Да, собственно, не это лишь отбило моё желание «ходить по гостям». Просто я ощущал себя, как вражеский оккупант, ворвавшийся в тёплый и уютный дом, нарушивший тишину и покой, столь важные для каждой семьи в эти вечерние часы, когда теплом потрескивают печки, пыхтят чайники, дети возятся на полу, женщины штопают кухлянки и торбаса, а мужчины чистят ружья и точат ножи. По углам о чём-то своём бормочут телевизоры и привлекают к себе внимание хозяев лишь когда диктор сообщает прогноз погоды на завтрашний день...
Глава 34
...1974
В единственное янракыннотское общежитие меня поселил замдиректора совхоза Горшков - человек сразу показавшийся мне сильно потрёпанным жизнью оптимистом. Был он смекалистым, вездесущим и очень хозяйственным. Едва ли не каждый день заскакивал в мою комнату по дороге на звероферму и задавал неожиданные вопросы. В том числе и по звероводству, узнав что пару семестров я изучал этот предмет. Быстроногий и быстродумающий коротышка вообще был жаден до всего нового, тянулся к приезжим, особенно к мало-мальски творческим и образованным людям...
В первые же дни Горшков притащил бормашинку для резьбы по кости и попросил вырезать ему что-нибудь из моржового клыка или зуба. «Попробуй! У тебя получится!» - с таким напутствием он снова убежал на свою звероферму...
Занятие оказалось увлекательным и в пуржливые дни я сумел-таки обнаружить в себе умения не самого бездарного костореза. Вырезал несколько мелких безделушек из зубов, потом ударился в «значковую миниатюру» - силуэты крохотных дельфинчиков наклеивал на отполированный кружочек уса гренландского кита, вставлял в круглую костяную рамку и получался весьма симпатичный значок. Казалось, что дельфин вынырнул из тёмно-голубого моря и застыл в полёте на фоне сероватого неба. Для пущей убедительности я нареза́л «волны» на костяном ободке и тщательно полировал их пастой Гойи...
...
Почему-то к тому общежитию совсем не клеилось пренебрежительное словечко «общага», привычное моему студенческому уху. Возможно из-за семейных жильцов, которые занимали три комнаты из пяти (или шести?). Одну комнату занимала Луна, а самую большую держали для командировочных. Была ли там общая кухня я не помню, но где-то же стояли две двухсотлитровые бочки со льдом-водой?! Возможно и была та кухня, но вроде бы все семейные готовили в своих комнатах, а командировочные по расписанию ходили в столовую...
А Луна, кажется, вообще не нуждалась в человеческой пище...
Вы, конечно, теперь и сами поняли, что крана с водичкой в общежитии не имелось ни одного. И ни одного унитаза! Нужду справляли в уборной с дыркой в полу, в холодных сенях, - так в моём детстве называли помещения между крыльцом и тёплой избой. В общежитиях их стали называть коридорами, как-то совсем неуютно... Стены уборной были покрыты толстым слоем то-ли-снега-то-ли-инея. Всегда кто-то не попадал в дыру и намерзавшие столбики вынуждали быть осторожным и внимательным, чтобы избежать контакта в процессе сами-знаете-чего...
Иногда из дыры могла высунуться не очень чистая собачья морда и попытаться лизнуть вашу задницу...
...
В командировочной комнате уже жил кто-то. Он появился вечером – громко хлопнула входная дверь, заскрипели половицы в коридоре, сопровождаемые тяжкими вздохами идущего и в комнату еле втиснулся огромный толстяк...
- Ревизор Свальчевский! – хрипло представился он и отдуваясь, словно старый больной морж, стянул с ног резиновые сапоги. Меня поразили красные и опухшие босые ноги.
- Не могу ни в носках, ни в портянках! – коротко объяснился толстяк и растянулся на кровати. Панцирная сетка охнула и провалилась так глубоко, что ревизор выглядел почти как покойник в гробу...
Я подозревал, что ему уж давно, видать, не удаётся достать руками до собственных ног, вот и приходится носить обувь на босу ногу. Но как же это возможно? Ведь мороз уже на улице неслабый???!!!
Ревизор любил коньяк и он всегда имелся в его большом портфеле. Категорично настаивал чтобы я выпил с ним и после первой же становился говорлив и шумен. Всякий раз вспоминал родной Днепропетровск, где был очень важной шишкой, имел любимую семью и всё у него было хорошо, пока какие-то крупные мошенники не провернули хитрую комбинацию, жертвой которой он и оказался. Тюрьмы удалось избежать, но пришлось уехать на Чукотку...
- Подогнали «Волгу» к подъезду... Новенькую! Вот, говорят, ключи, только отвяжись от нас! – звучало как интервью, повторенное не раз и не два, но мне было интересно.
Свальчевский выпил ещё, закусил долькой лимона, поморщился и махнул рукой так, как будто показал тем, днепропетровским, своего сына, играющего в песочнице с маленькой машинкой.
- Не нужна мне ваша «Волга»! Есть, вон, у моего сына своя «Волга» и хватит с нас машин!...
Помолчал...
...Вздохнул тоскливо и признался: - Ненавижу Анадырь! Дует, северяк-сволочь, всю зиму... Прёшь домой в гору – прячешь морду за воротник, но бестолку... Каждый раз прихватывает, то ухо, то нос, то щёки...
...
Ревизор улетел на первом же вертолёте в ненавидимый им Анадырь, и в последующие пару месяцев ко мне уже никого не подселяли. Ноябрь и декабрь на Чукотке, пожалуй, самое нелюбимое время для командировок в сельскую глубинку и, наверное, всякие проверяющие чиновники придумывали самые убедительные причины, лишь бы не ехать в конце календарного года в Янракыннот, Энурмино, Нутепельмен, Мэйныпильгыно или, не дай Бог, вообще на остров Айон. В любом приморском посёлке из-за ветров и пург можно было застрять на несколько недель...
...
Б-овы жили через стенку. Он был строителем – квадратная фигура, длинные руки, квадратный же подбородок и, неожиданно пронзительный голос. Жена его раза в три тоньше, но голос её был ещё пронзительней. Работала продавщицей и из их комнаты всегда пахло кофе, лимонами и другими вкусными дефицитами...
Их сыну было лет десять. Как я понял, с мамой и отчимом он пребывал лишь телесно – был молчалив и вечно погружён в свой внутренний мир...
В гигантской стране советов остро не хватало жилья. И многим детям пришлось жить вместе со взрослыми в тесных комнатках общежитий и коммуналок. Как только родители исхитрялись отделять супружеское пространство от детского?! И уж представьте каково было ребёнку, если родителей его присутствие лишь раздражало?
Так или иначе, но соседский мальчик обосновал собственную империю на большом ящике с картошкой в общем коридоре, напротив их комнаты. Там я видел его то читающим, то играющим, а то и просто сидевшим в задумчивости и уставившимся в единственное окно, откуда была видна цепочка далёких гор, за которые по вечерам пряталось солнце...
Из комнаты нередко слышалась визгливая перебранка пьяных родителей, но я был уверен, что мальчик их вообще не слышал...
...
Однажды я застал его с умирающей уткой на коленях. Это была очковая гага – морская птица с контурным оперением вокруг глаз, напоминавшим овальные серебристо-серые очки.
Мальчик бережно приподнимал голову птицы, но она медленно валилась обратно. Ещё раз, ещё и ещё...
Слёзы капали из глаз мальчика, прокладывали блестящие следы на чёрной замше полушубка и скрывались под оперением утки...
Вечернее солнце освещало их с багрового горизонта и неумолимо валилось за тёмно-синие горы...
...
Я был тронут, придумал историю и записал её, а когда задержался на обратном пути в Провидения, то редактор районной газеты посадил меня за пишущую машинку и вынудил напечатать её. Позже он прислал в Иркутск газету с моим рассказом «Мальчик и утка»...
А через двадцать пять лет ту же газету мне показал в Провидения сам герой моего рассказа – уже давно не мальчик, а зрелый мужчина, работавший в местном краеведческом музее и уверенно идущий по своему жизненному пути...
...
Напротив моей комнаты жила молодая бездетная семья – киномеханик с женой и маленькой собачкой. В их комнате всегда было тихо – что было странно для маленьких собачек. И вообще они были какие-то скрытные и не симпатичные. На виске киномеханика имелась тюремная татуировка. Если верить википедии, такие символы опущенным заключённым насильно наносила воровская верхушка...
...
Была в общежитии ещё одна молодая семья. Папа, мама и маленькая девочка каждое утро выходили вместе и отправлялись на работу. Девочку на санках везли в детсад, маму отводили в совхозную столовку - кашеварить и сплетничать, а папа нацеплял железные когти и лез на столбы, или замыкался в слесарке что-то чинить-паять. Вообще-то он и в себе всегда замыкался, как Диоген в бочке. Говорили, что в мою бытность он уже в третий раз перечитывал полное собрание сочинений Ленина в 55 томах. Об этом знал весь Янракыннот и люди ждали от философа какого-то важного откровения...
Глава 35
...1974
Об отце Александре Мене впервые мне рассказал Пётр Владимирович Бентхен – наш преподаватель и зав. кафедрой экономики и организации охотничьего промысла...
История, на мой тогдашний взгляд, была проста и весьма обычна - когда-то давно, ещё в пятидесятые годы, с факультета был отчислен студент, верующий в Бога. Да я и сам знал как в советской школе гоняли религиозных детей. Стоило учителю заметить нательный крестик и всё – тебя тут же исключали из пионеров или комсомольцев...
- По доносу преподавателя марксистско-ленинской философии! – продолжал Бентхен, внимательно отслеживая мой рассеянный взгляд, и пытаясь сконцентрировать его на событии, ставшем судьбоносным для незнакомого мне человека...
- И для человечества... – теперь-то я могу попытаться оценить масштаб личности протоиерея деревенской церкви, исследователя мировых религий, автора книг, опубликованных на разных языках во многих странах... Незря же на проповеди отца Александра Меня приезжали образованные вольнодумцы из Москвы, Ленинграда и других городов СССР.
Полвека почти прошло после нашей беседы на маленькой кухне Петра Владимировича, куда я попал при странных обстоятельствах – помог преподавателю дотащить какие-то книги...
А теперь, по прошествии многих десятков лет, я вспоминаю тот день, как какой-то особенно важный, из всех моих иркутских дней. Александр Мень уже давно стал для меня личностью с самой большой буквы из всей плеяды охотоведов, кто учился на Тимирязева 59 и жил на Подаптечной 11. Он остался чистым и был убит, как и «сын человеческий», именно за свою незамаранность...
Но, что же терзало в тот день самого Бентхена? Почему он удерживал меня и всё пытался подобрать какие-то слова, чтобы я мог проникнуться его мыслями и чувствами...
И вот, мы на его кухне пьём растворимый кофе со сгущённым молоком...
- Ты понимаешь, Мень спорил с профессором и загонял его в угол своими аргументами и точными цитатами великих философов! Удивительно начитанный и образованный был студент. Он ведь уже тогда и сам свои первые книги писал...
...
Честно скажу, сначала мне всё же было скучновато и неловко, но прочувствовав моё нетерпение, Бентхен повёл меня вдоль книжных полок, забитых от пола до потолка всевозможными редкими и уникальными изданиями, о которых я слышал, но не мог и представить, что когда-нибудь смогу их увидеть собранными вместе.
Между старинными фолиантами таились мелкие сувениры и памятные вещички, а на стенах висели ружья и охотничьи трофеи. Одним словом, вся квартира была заполнена вещами, к которым в молодости я был сильно неравнодушен...
...Что-то продолжало грызть моего преподавателя и, после беглого экскурса в собственную молодость, «растраченную понапрасну» в забайкальской глухомани, он перевёл разговор на меня, чересчур взволнованно упреждая, чтобы я не повторил его «ошибочный» путь.
- Оставайся в аспирантуре, Гена! Быстрей защитись и всё у тебя получится! В нашем деле очень нужны такие активные и принципиальные, как ты... – столь откровенный разговор со мной никто из старших ещё не вёл. Но сам-то я совершенно не был готов к встречным откровениям и оставался замкнутым. Лестные слова смущали меня и я не знал как на них реагировать. Отшутиться в грубой студенческой манере здесь я конечно не мог. Мне было очень жаль самого Бентхена, которого сильно угнетала собственная неудача в научной карьере, но я умел сочувствовать лишь молча. Боялся что моя неуклюжая поддержка может прозвучать глупо и ещё сильней уязвить Петра Владимировича...
Бентхен уже несколько лет заведовал кафедрой, был доцентом, но учёной степени не имел. Рассказывали, что его кандидатская диссертация была написана лет пятнадцать назад, но он всё переписывал и переписывал её. А защиту всё переносил и переносил. В конце концов многолетняя талантливая работа утратила актуальность...
А на кафедре произрастали молодые сотрудники... И хоть они не были такие же одарённые и образованные, но каждый аспирант совершенно очевидно жаждал побыстрей стать «царём горы». И уже сам профессор Скалон, обожавший Бентхена, не мог защитить его от натиска свежеиспечённых кандидатов наук. Пусть даже диссертации их зачастую были мелкотемны и не содержали никакой научной новизны...
..Я помню как на защите одной кандидатской, профессор Татьяна Николаевна Гагина пожала плечами и с явным недоумением заявила, что качество той диссертации уступало даже дипломным работам некоторых наших выпускников. Тем не менее, игривой даме с броской внешностью и звонким голоском была присуждена учёная степень кандидата сельскохозяйственных наук. С минимальным перевесом голосов «за»...
...
- Зачем мне всё это? – Бентхен развёл руками что-то невидимое - то ли время, то ли пространство. Голос его звучал бессильно...
Мне стало неловко и я поспешил уйти из уютной квартиры, откуда вдруг словно испарились и надежда, и уверенность в завтрашнем дне...
Через несколько дней Бентхен покончил с собой...
...
Когда я слышу: «Мальчик может выйти из деревни, но деревня из мальчика – никогда!» - я сразу переношу это на себя. То от чего я бежал из деревни в юности, живёт во мне неистребимо до сих пор, и будет жить до самой моей смерти. И я ненавижу это! Ненавижу и себя за то, что не имею душевных сил и умений помочь человеку в тот роковой миг, когда само небо вопит мне – «Помоги! Поддержи! Спаси!»
- Нет-нет! Какая диссертация? Зачем мне это? Хватит! Уеду на Чукотку! В тундру! На собачках! Считать песцов, ловить браконьеров! Я парень деревенский, простой, и все эти интеллигентские штучки не для меня!.. – по щекам моим катились капли дождя, а может это и слёзы были. Кажется, я жалел и оправдывал себя... Поднимал и опускал лопату, как в замедленном кино... Втыкал её в красную глину и выбрасывал куда-то ввысь чвакающие комья из не очень-то уютной могилы для Бентхена...
...
...Вечером мы с парнями пили водку в общаге. Молча... Пару бутылок нам поставил сам декан - Николай Сергеевич Свиридов. Это по его просьбе мы весь день рыли могилу под нудным дождём...
Декана мы любили и жалели. Он дошёл «до Берлина», был ранен в лицо и голову, шамкал невнятными словами, а когда на лекциях выпадала непослушная нижняя челюсть, отворачивался к доске и ударом снизу возвращал челюсть на место...
Глава 36
...1974
Незадолго до памятного разговора с Бентхеном на факультете состоялся товарищеский суд над студентом-охотоведом. Судили его за браконьерство...
...
Мы поймали его на речке Ушаковке, впадающей в Ангару, откуда вёснами хариус поднимался в верховъя горных ручьев на нерест. По ночам рыба шла активней, крупными косяками, и браконьеры вылавливали их сетями-сплавнушками, а потом продавали «из-под полы». Незаконая торговля рыбой в Иркутске процветала, наверное, всегда, а в нерест «ушлые бабульки» продавали омуля, сига и хариуса особо-то и не таясь. На берегах Ушаковки вовсю орудовали «рабочинские», то есть хорошо организованные группы «блатарей» из предместья Рабочее. По их «манерности», тюремному сленгу и татуировкам мы догадывались, что многие из «рабочинских» уже отсидели за «хулиганскую мелочёвку», или даже вполне серъёзные преступления..
Наша дружина каждой ночью выходила в рейды, благо, что Ушаковка протекала совсем рядом с общежитием. Хоть нас было и много, но «блатари и приблатнённые» всегда вели себя нагло и агрессивно. Орали, дрались, махали ножами... Их «мальцы» нередко успевали сбежать с уловами, пока мы возились с сопротивляющимися браконьерами...
Мы были на нервном взводе, зачастую просто переполнялись злостью, ибо упорная борьба не приносила желанной победы. Мы хватали хапуг, отбирали и резали их сети, составляли протоколы. Сдавали в милицию драчунов... Но браконьеров на Ушаковке не становилось меньше...
И вот попался наш собственный студент. Какой сюрприз! Ведь он жил в одном общежитии с нами и знал всё! И про стычки с ушаковской гопотой, драки, синяки и ссадины...
Получалось, что он был на их стороне...
Чужой среди своих!
...
Меня назначили общественным обвинителем. И я обрушил всю свою злость на того студента...
Не только на него...
Мне, наверное, давно требовалось выговориться. Накопилось... И я заговорил обо всём, что меня не устраивало в нашем охотоведческом мире. Не только про предательство своего же, хорошего в принципе, парня. Но и про собольи шапки для любимых девушек и ондатровые шапки для себя любимых...
Ведь это было незаконно, но в тех шапках ходили и наши студенты и даже некоторые преподаватели. И я никому лично-то не говорил, что так, мол, нельзя если мы ловим других и отбираем у них незаконную пушнину, рыбу, мясо... Что сами-то мы просто обязаны быть чистыми и честными...
Я говорил не называя имён, а обращался, знаете, как бы и к себе, в том числе...
- Разве мы имеем моральное право требовать соблюдения закона от других, если сами будем немножко их нарушать?! Нас здесь учат и воспитывают «защищать страну и её природные богатства для живущих и будущих поколений»!
О-о-о-о, да!!! Я знал правильные слова. И старался впихнуть их в уши тех, кто готовился к успешной карьере в органах советской власти или по партийной линии. Они уже имели авторитет в нашей среде, учились хорошо, были коммунистами или собирались стать ими. Кто-то был старостой, кто-то серетарём комсомольской организации, а Валера Калачёв – аж парторгом факультета. В дружину нашу такие важные студенты не вступали, но на словах всегда поддерживали. Я знал, что всех их ожидают руководящие должности в областных управлениях охотничьего хозяйства Сибири и Дальнего Востока.
И каждый из них будет встроен в областные элиты. Им придётся «дружить» со всеми чинами – от высших - секретарей обкомов, до мелких, но пронырливых и ушлых партийных инструкторов. Само собой придётся «быть на одной ноге» с руководством КГБ, УВД, и прочих «абвгд», всегда охочих до охотничьих забав. Их будут принуждать устраивать всем местным боярам «барские охоты». Хоть в сезон, хоть нет, да желательно в укромных заказниках, где и дичь должна быть доступней, и без лишних глаз, да и обслуга по высшему разряду – банька, водка, а порой и... девки...
...
Особняком кучковались и те, кто особо и не скрывал намерений заработать на том, что им самим придётся «охранять и рационально использовать». После института они будут управлять промыслами, ворочать складами с ценной пушниной и мясом диких копытных, короче, станут хозяевами тайги и тундры в малонаселённых и труднодоступных регионах. Они научатся ловко управлять подчинёными промысловиками, кого-то обсчитать, другому приплатить, третьему пригрозить, манипулировать «усушкой-утруской» и списывать на «мышей» пропажу из склада самых ценных соболиных шкурок...
...Эти нередко и надсмехались над нами, называли «кнакисами», что приводило меня в едва скрываемую ярость за зверски убитого охотоведа Улдиса Кнакиса. И уж, конечно, во мне вскипала и память о Валентине Ананьевиче Алексееве и Вите Моисеенко, убитых совсем недавно... И теперь я палил в сторону будущих «крепких хозяйственников» из всех «орудий», будто они уже засели во вражеских окопах и целились в нас. Как будто это они убили и будут убивать наших...
... Однажды «те-о-ком-я-говорю» загуляли в ресторане, а потом засели по одному (!) в несколько такси и заехали на закрытую территорию общежития... Наша вечно злая вахтёрша была ими щедро ублажена и, ну надо же(!), с удовольствием распахнула ворота. Это был чистой воды выпендрёж - после кутежа в ресторане шумный «банкет» продолжился в нашей общаге. Таксисты ждали несколько часов, и когда они по очереди стучались в комнату и вежливо спрашивали скоро ли их отпустят, то слышали властное: «Ждать!!!»...
Их ожидание было оплачено с купеческим размахом...
В конце-концов «нажратые и напитые» охотоведы сели в машины, но уже не поодиночке, а набились с девками в каждую «Волгу» до отказа... «Куда едем?» - спросили таксисты. «Давай вокруг общаги!» - был ответ. И скрипя нагруженными рессорами, Волги «с шашечками» ещё долго кружили вокруг нашего корпуса на Подаптечной, 11...
...
Откуда могли быть такие деньги у студентов?
«Привезли с практики!» Такая версия была на слуху. И многие младшекурсники тогда задались целью поехать через год-два-три в тот самый таймырский промхоз, где платили такие деньжищи за отстрел с моторных лодок сотен и тысяч диких северных оленей на осенних миграциях...
А шёпотком расползались слухи, что кое-кто из тех парней и пушнинку-то привез с практики и, мол, кое-кто из «зоофанек» (девушек с зоотехнического факультета) уже шьёт себе соболью шапочку...
А наша дружина вместе с ОБХСС каждое воскресенье проводила рейды на «барахолку», где мы изымали у спекулянтов «мягкое золото» - собольи, песцовые, норковые, ондатровые и прочие шкурки. Само собой в наших головах роились гневные мысли: «Как же так? Мы боремся, а эти, «наши» же ребята, воруют и торгуют???!!!»
И мы каждый день все вместе сидим на лекциях, вместе стоим в столовках, вместе в общаге, в кино, в бане... Нас учат одни и те же преподаватели – быть честными и справедливыми профессионалами на пользу обществу. Беречь природу и использовать её рационально ради общего будущего, ради процветания детей и внуков...
Но, мы же уже сейчас прекрасно видим какие мы разные и мы ведь знаем кем мы станем. Мы стремимся к свету, а те парни выбрали тьму!? Разве не так? Мы собираемся служить, а они – обслуживать! Разве не так? Ведь всем на факультете знакомы и такие и другие. Они есть и среди наших старших коллег, давно уже вышедших из стен Тимирязевской, 59. Фронт разделил нас,он есть, просто мы стараемся его не замечать – разговариваем с врагом так, будто он и не враг вовсе... Но он остаётся врагом и каждый день выбивает из под наших ног надежду на справедливость...
...
Наверное, сильней всего в тот час меня грызло собственное бессилие, потому что переполненный актовый зал в тот миг показался мне совершенно пустым. Мой голос отскакивал от стен и носился бесплотным эхом среди сотен ушей, как будто бы глухих и не желавщих впускать мою страсть в область трезвого рассудка. Я пытался поймать хоть чей-нибудь взгляд, пылавший таким же яростным гневом, как и мой...
Но, мне казалось, что все смотрели куда-то в пол или в никуда...
В общем, я сказал всё, но те кто выступил после меня хоть и произнесли, в принципе, те же слова, но они прозвучали, как мне показалось, недостаточно убедительно для моего неуверенного эго, сильно нуждавшегося во всеобщей поддержке...
...
Ох уж эта моя мнительность! На всех собраниях нашей дружины и заседаниях штаба я уныло ворчал, что мы недостаточно активны, что нас слишком мало, а должно быть очень много, что мы маловато протоколов составили, мало отобрали у браконьеров ружей и сетей, мало лекций прочли, слишком редко выступаем в СМИ... Короче, меня всегда угнетало, что мы не идеальны...
А если ещё короче, то послушав меня, пожалуй, всю дружину можно было сразу же и разогнать!...
Но наш дорогой профессор Василий Николаевич Скалон, который старался присутствовать на наших собраниях, тут же брал слово и принимался опровергать мои тоскливые аргументы. Он постоянно повторял, что наша дружина уникальна во всей огромной Сибири, и что всесоюзное движение студенческих дружин по охране природы вообще закладывает зародыши гражданского общества в СССР, и что все высокопоставленные браконьеры нас-то боятся сильней, чем государственных инспекторов...
Мы слушали профессора и вновь наполнялись оптимизмом и гордостью. Он умел вселить надежду и уверенность в нашей правоте...
Глава 37
...2001
Хоть и не хочется, но должен признаться – оратор я хреновый. Мне нельзя полагаться на свободную импровизацию, даже если я «в теме». Перед большой аудиторией мне нужно иметь готовый текст, чтобы в затруднительной ситуации просто уткнуться в бумажку и прочесть её вслух...
В начале двухтысячных мне потребовалось доложить результаты своей работы на конференции, где было много российских и зарубежных участников. Доклад мною был распечатан, «сто раз обкатан», но по какой-то причине, когда меня пригласили на кафедру, текста под рукой не оказалось.
- Да, ладно обойдусь и без бумажки! – подумал я и с самоуверенной улыбкой предстал пред очи уважаемой публики...
В первом ряду сидели три важные якутские дамы - организаторы конференции. Их непроницаемые лица сразу притянули моё внимание отсутствием каких-либо эмоций...
С нехорошим предчувствием, но всё ещё уверенно я начал докладывать какую интересную работу с коренными жителями Чукотки проделал я и как она важна для них и для их потомков...
Лица трёх дам как-будто тут же слились в гладкую скалу с тремя парами недоверчиво сощуренных глаз. Мне казалось, что они стреляли чёрными искрами в «чужака», пытавшегося научить северных людей как им нужно жить на Севере...
- Шаманки! – меня пронзила конспирологическая догадка, и я почувствовал как мой язык стал непослушен, а в голове вдруг пропали все стройные мысли, ожидавшие логичного их изложения внимающей публике...
Я не видел никого, кроме трёх якутских женщин, продолжавших с каменными лицами расстреливать меня...
Мой язык, едва ли не с извинительными интонациями, нёс полную хрень, известную всем с самых пелёнок, а я никак не мог ухватить кончик конструктивной мысли, точней, её начало, затерявшееся в каком-то из полушарий моего мозга, в мешанине научных слов, которые мне следовало озвучить обязательно, но лишь в строгой логической последовательности. То есть так - как это и было распечатано в пропавшем тексте доклада...
...Где-то на горизонте зрения мелькали фигуры моих товарищей и учёных коллег, недоумённо переглядывавшихся, неловко ёрзавших в креслах. Кое-кто просто вставал и уходил, не в силах терпеть дальше моё полное фиаско...
Но три якутские дамы высидели недвижно и даже не шелохнулись до тех пор, пока я не удалился сам – сконфуженный и уничтоженный...
...Варька моя смотрела на меня ошарашенно, и лишь когда я сел рядом с ней, силясь собрать мало-мальски достойное обличье из осколков потерянного лица, улыбнулась, а потом не удержалась и закашлялась в диком хохоте...
Меня отпустило в тот же миг...
Я согнулся и прыснул в кулак, а потом побежал на волю, чтобы не забиться в истерике на виду всей уважаемой публики...
Мы хохотали и хватали воздух как рыбы на льду, то есть на палубе теплохода, на котором проходила конференция. Наш звонкий хохот отражали Ленские столбы, да и солнце над якутским меридианом – как-будто тоже заходилось в целительном смехе...
Глава 38
...1975
- Парни! Ваша помощь нужна! Омуля перекрыли! В Большом Голоустном!!! – кочергатский егерь Белозёрцев разбудил нас с Богатырём и попросил помочь ему разогнать браконьеров. С Байкала в реку зашло большое стадо нерестового омуля, но сотни браконьеров не пропускают рыбу на нерестилища...
Из двух своих мотоциклов егерь предложил нам «Восход», а сам оседлал ИЖ-56 и мы поехали...
Мы тогда заночевали в его доме, возвращаясь из «Мольт» - так называлось факультетское учебно-опытное охотхозяйство.
Было это осенью 1975 года. До конца моей «иркутской истории» оставалось всего-то пару недель...
...Ехали к Байкалу вдоль реки Голоустная. В неё-то и не пропускали рыбу браконьеры из села Большое Голоустное. Кочергатское население злилось на соседей, но никто из «злых» с нами не поехал...
Река прореза́ла Приморский хребет, металась от одного скалистого прижима к другому. Дорога вилась по долине, несколько примитивных мостов слегка спрямляли наш путь. Толстенные кедровые брёвна, по два на каждое колесо лесовоза, были перекинуты с берега на берег. Никаких тебе настилов, никаких перил...
Сначала было страшновато - мы слезали с «Восхода» и осторожно толкали его по узким брёвнам. Потом я всё же осмелел и пару последних мостов переехал с ходу, правда не быстро. Богатыря всё равно ссаживал и он переходил пешком...
...А егерь на «ИЖаке» их перелетал совсем не сбавляя скорости...
Остаток пути мы ехали по ровной степи, за которой раскинулся невидимый нам Байкал. Были видны лишь белые отроги Хамар-Дабана на другом берегу. Оттуда дул умеренный «шелоник»...
Овцы бродили по пожелтевшей траве, пара верховых пастухов на понурых лошадках кивнули Белозёрцеву, как старому знакомому...
Егерь поговорил с ними и махнул рукой в сторону едва различимых людей, словно прячущихся в невидимом окопе. Головы их то пропадали, то вырастали вновь, но уже чуть в сторонке...
Мы газанули и поехали прямо по степи туда, где голов было больше...
Река на равнине струилась уже неспешно, ровные плёсики чередовались с перекатами - мелководными и журчащими вполне мило. Не то что в покинутых ущельях, где ревущие потоки аж перекатывали камни под страшными мостами...
На мелководьях суетились люди с сетями и ещё какими-то плетёными снастями. Первые браконьеры даже не обратили на нас внимания. Видать приняли за своих...
Мы успели задержать человек разве что пять, не больше. Старались побыстрей оформлять протоколы, изымали сети...
Остальные, видимо, быстро поняли что происходит и тут мы увидели как могло выглядеть бегство фашистов из окопов...
Ровная степь внезапно заполнилась сотней людей, торопливо бегущих в сторону села с кольями наперевес... За ними волочились сети, в которых бились серебристые рыбы...
...
Егерь был доволен и сказал, что путь для омуля теперь свободен и на нерестилища поднимется много рыбы. И это главное, а будут ли ловить отнерестившуюся рыбу на обратном пути, мол, не так уж и важно. «Людя́м ведь тоже надо!» - подмигнул с хитрецой...
...
- Парни! Нас на чаёк зовут! Давайте погреемся, а то шибко зябко! – сказал Белозёров и мы покатили...
Но не в село мы направились, а в противоположную сторону - к одинокому домику в степи с круглым загоном для овец, большой кучей сена и всяческими дворовыми постройками...
...Лаяли собаки, блеяли овцы, подгоняемые людьми и собаками к какому-то определённому месту. Земля была вытоптана и обильно усыпана шариками овечьих какашек. Сложные запахи навоза, полынного духмана, печного дыма и вообще, знаете ли, «байкал-хамар-дабана» вдруг распахнули какое-то окошко-дежавю, и я увидел себя шестиклассником, стаскивавшим грязные кирзачи на крыльце нашего юнго-кушергского дома. И как-будто я тогдашний всматривался в себя сегодняшнего сквозь тогдашний запах навоза, опавшей листвы и тугого, такого же вневременно́го, сентябрьского ветра... Было-было! Я ведь знал что так будет. Ну да ладно! Мало ли что?
Я склонил «ветреную» голову, чтобы не стукнуться об низкий косяк, и вошёл в приземистый дом...
Жаркая печь скворчала бараниной в гигантской сковороде. А сам дом, разросшийся в стороны чуланчиками и комнатушками, чем-то неуловимым напоминал мне чукотскую ярангу...
Большая бурятская семья владела домом, кажется, испокон веков...
Куча детей и женщины спешно заканчивали обедать. Перед нами извинились и предложили «маненько» посидеть у порога. Вручили по огромной кружке горячего чая с солью, молоком и маслом. Я впервые тогда попробовал бурятский чай, о котором прежде много слышал в общаге. Было очень вкусно и сытно. Мне понравилось...
Проворные женщины быстро убрали за детьми грязную посуду, смахнули объедки и вытерли дочиста сельповскую клеёнку. Потом снова извинились и с сердечным гостеприимством усадили нас за чистый стол...
Хозяин дома сунул руку под клеёнку и на столе появилась чекушка водки. Я попытался протестовать, мол за рулём, а на дворе темнеет и ехать тридцать километров по незнакомой дороге совсем непросто даже на трезвую голову...
- Да мы ж «маненько», а ехать, чё там – полчаса делов-то! Потихонечку доедем чай! – Белозёрцев оживился при виде маленькой потной бутылочки и сглотнул слюну. И я замолчал...
«Что ж, чекушка на шестерых, - хозяин, двое его старших сыновей и трое нас, это считай совсем ничего!» - подумал я и приготовился выпить и закусить жирной бараниной. Огромная сковорода уже перекочевала на стол и запах мяса так щекотал ноздри, что в животе аж ныло...
...Было тепло и уютно. И очень вкусно!...
Следом за первой чекушкой появилась вторая и я слегка встревожился, но потом подумал, что ведь и две чекушки на шестерых это пустяк, о котором и думать-то не сто́ит. Мы выпили и я подцепил следующий кусок баранины – такой вкусной, какой мне, пожалуй, больше не пришлось есть в жизни своей ни разу...
Когда на столе возникла третья чекушка, я заволновался всеръёз и потихоньку приподнял краешек клеёнки... Обббана! Под столом стоял полный ящик водки. Не хватало лишь трёх(!) бутылок!!!...
Я вновь попытался прекратить затянувшийся обед, чтобы уехать пока ещё светло...
- Да я тебе ИЖ-ака дам! Он с фарой! А сам на «Восходе» - мне фар не нужно! Доеду хоть с закрытыми глазами! – наш егерь был воодушевлён и щедр, а мы с Богатырём вот так неожиданно узнали, что приехали на мотоцикле с неработающей фарой...
И «банкет продолжился», но сам я нашёл силы притормаживать, беспокоясь уже лишь за разгулявшегося егеря, которому придётся ехать без фары, и через какое-то время решительно заявил что пора уезжать и вышел из-за стола...
На улице уже стемнело. Где-то над Хамар-Дабаном зависла полная Луна и её робкий свет высвечивал окружающий мир. Буряты сказали, что скоро Луна поднимется выше и станет светлей. Это слегка успокоило меня, но я уже крутился возле ИЖ-а, на котором ещё не ездил...
...Больших трудов нам стоило вытащить Белозёрцева из-за стола, ибо несколько чекушек оставались в том ящике нетронутыми.
- Да куда вы торопитесь! Успеем чай! – бормотал расстроенный егерь, даже усевшись на «Восход» и запуская его двигатель.
Мотоцикл завёлся и тут же вспыхнула его фара! Вот те на!
Я завёл ИЖ-ака, но фара у него не включалась, сколько я ни щёлкал тумблером. Пъяный егерь попросту перепутал и дал нам «слепой» мотоцикл...
Делать нечего...
Белозёрцев уже укатил, и свет его фары плясал в паре сотен метров от нас. Мы заскочили в сёдла и я рванул за егерем – пристроиться за «глазастым» и подстраховаться от худшего...
Ехать по ровной степи было вполне сносно, несмотря на зигзаги, которые выписывал пьяный водитель «Восхода». Но когда мы въехали в ущелье, то стало жизненно важно держаться в накатанной колее каменистого тракта. Белозёрцеву это не удавалось и он перескакивал с одной колеи на другую. Следуя за ним на безопасном расстоянии, разумеется я не мог ехать «след в след», пару раз мы едва не свалились, когда наш ИЖ-ак подпрыгнул на каких-то невидимых камнях... А местами я не видел ничего - просто отбрасывал страх и ехал потихоньку не меняя колеи, стараясь угадывать её интуитивно. И мыслей о затаившихся во тьме камнях не подпускал даже близко...
...Я обогнал Белозёрцева и решил ехать спереди, надеясь что в свете фары, светящей нам в спину, сумею лучше видеть дорогу. Через пару минут отказался и от этого, потому что теперь наша собственная тень полностью скрывала колею...
...В общем, я оторвался от егеря, решив, что нам безопаснее ехать под Луной. Она поднялась выше, и даже светить стала ярче. Так мне казалось, но я старался сохранять осторожность, помня что где-то нас ожидают большие белые камни аккурат посреди дороги. Видимо, они недавно свалились с какой-то скалы и дорожники не успели расчистить дорогу. И я сбавлял скорость перед каждым участком, над которым нависала скала. Я был уверен, что еду медленно и очень аккуратно...
...
...Те большие камни возникли внезапно в какой-то паре метров от переднего колеса!!!
Я не успел ничего подумать, а просто рванул изо всех сил руль на себя...
Переднее колесо оторвалось от земли и пролетело точно по середине узкого пространства между двух камней, приблизительно равных по высоте...
Мотоцикл подскочил так, что мои ступни оторвались от подножек и подлетели вверх...
Затем опустились назад и я понял, что обе подножки сильно загнулись кверху от удара об камни...
Но мы не упали...
Я сбросил газ, затормозил и остановился. Мы слезли с мотоцикла и, похоже, просто не могли подобрать приличных слов чтобы оценить ситуацию. Пучили глаза, разводили руками и тупо выкрикивали известные русские мантры: «Ёбтвоюмать!!!» и «Нунихуясебе!!!» ..
Кроме загнутых подножек, мотоцикл не получил никаких повреждений...
Я взял увесистый камень и несколькими ударами выпрямил их...
...
В Кочергат мы приехали в тот час, когда яркая Луна взирала на нас с самого зенита. Я продрог насквозь, и без помощи Богатыря не смог даже оторвать от руля закоченевшие пальцы...
Лишь засыпая под тёплым одеялом я вдруг понял, что все те опасные мосты мы ночью переехали даже не заметив их...
...
Мосты мои! Их будет так много на моём пути по этой круглой Земле...
Замечательное житейское повествование! Так всё близко, знакомо!
ОтветитьУдалитьСпасибо вам! Пусть будет мир!
УдалитьВам спасибо, Генай!
ОтветитьУдалить